Наследница трех клинков - Дарья Плещеева

Эрика возражать не стала.

– Ни черта! – сказал Нечаев и соскочил с коня. – Всю задницу себе отбил. Никто ничего не видел! Как сквозь землю проклятая дура провалилась!

– Чтоб я еще когда с тобой связался, – хмуро сказал Воротынский. – Ты неудачник, Мишутка. За что б ты ни взялся, итог один – пустые хлопоты. И что я, старый дурак, за тобой увязался?

– Или на небо живьем вознеслась? – спросил Нечаев. – Как бы не свалилась в пруд и не утопла.

– Помяни мое слово, она в парковых прудах. И плакали наши деньги. Да и не только деньги…

Нечаев перекинул поводья через конскую голову, что было совсем просто – конь устал и морда у него только что в колени на ходу не утыкалась.

– Сделаю проводку и пойду задам ему корму.

– Он-то свой корм заработал!

Воротынский был прав – да разве сейчас время для правоты?

Уже не впервые с Нечаевым приключалась такая история: брался за дело, сперва все ладилось отменно, словно бы Фортуна несла его в ладонях, и любое безумство сходило с рук. Вот сейчас – дивно совпало, что в Курляндии случайно встретил старого боевого товарища, что люди этого товарища изловили на лесной дороге беглую дуру, что обвели вокруг пальца опытного сыщика Бергмана, посланного за дурой, чуть ли не из-под носа у него увезли девку. И далее везло – в Риге с ним не столкнулись, письма дождались, в Царском Селе дуру спрятали. Всего-то с гулькин нос дела осталось – в нужный час препроводить ее под венец. И – извольте радоваться! – тут-то голубушка Фортуна сказала: «А не жирно ли тебе, Мишка Нечаев, будет?», повернулась спиной, задрала юбки и показала в точности такой же огромный круглый зад, как на французской срамной гравюре.

Самое печальное – он знал, когда и почему все это началось.

Три года назад Фортуна сказала: «Нет у тебя, братец, совести вовсе…»

В армейском драгунском полку вместе с Нечаевым служил пожилой офицер. Служил, служил – и стал заговариваться. Не сразу, но сообразили, что товарищ ослабел рассудком. Отцы-командиры решили – надо отправить в отставку, где-то у него ведь есть родня, пусть за ним присматривает. Написали письма, получили ответы, оказалось – родня живет совсем небогато.

И тогда в полку объявили подписку. Собрали для бедняги немалую сумму серебром и ассигнациями. И поскольку поручик Нечаев как раз выпросился в отпуск в те края, навестить больную мать, то вручили ему деньги и обязали доставить к родне того офицера, деньги же передать его племяннику, с коим уже был уговор.

Нечаев поехал, но ведь дорога – это такое дело, вечно что-то приключается. Заезжие шулера усадили его за карточный стол, и как-то само вышло, что в трое суток он проиграл и свое жалованье, и деньги, собранные для полкового товарища. Доставить его – доставил, сколько мог – из карманов выскреб и отдал. Что тут еще сделаешь?

Эта история стала известна в полку. С офицерами, особенно с ремонтерами, всякое происходило – деньги, на которые полагалось приобрести новых лошадей, проигрывались и потом годами возмещались. Но именно то, что Нечаев поступил неблагородно по отношению к товарищу, всех возмутило безмерно. Пришлось выйти из полка и даже жить как попало.

Он поклялся больше карт в руки не брать, а что толку? Фортуна сказала: «Мало тебя проучили, я вот добавлю…»

И при всей его ловкости, при всей его отваге, при всем успехе у прекрасного пола, ни одно дело не мог он более довести до удачного конца.

Однажды треклятая Фортуна вовсе лихо с ним обошлась. Его стройный стан, изумительно синие глаза и светлые волосы нравились дамам – и однажды невероятным образом Мишка оказался в постели у особы, на которую мог разве что снизу вверх глядеть, как на Луну. Дама эта была известная графиня Брюс. И Нечаев, даже не сильно стараясь, исхитрился очень ей угодить. Казалось – теперь-то все наладится, Прас ковья Александровна, лучшая подруга государыни, сумеет позаботиться о любовнике. Всюду у нее приятели, довольно шепнуть словечко. Да что приятели, старший брат – сам граф Румянцев, полководец милостью Божьей, и коли возвращаться в армию – лучшего покровителя не придумаешь. И что? А то, что графиня обнаружила своего прекрасного любовника в амурной позитуре с собственной горничной. Как оно вышло, что за дивное затмение нашло на Мишку? На кой черт ему эта задастая девка, когда светские подруги графини на него уже с любопытством поглядывали?!.

Графиня Брюс – не такая дама, чтобы приключения с горничными терпеть. Даже без особой злости назвала дураком и велела убираться. Убрался не сразу, рассчитывал – будет примирение, все ж дама в годах, должна удерживать молодого любовника! А она и не подумала…

Нечаев ходил вокруг двора, конь понуро шел рядом. Мысли в голове были самые замогильные: ну вот, мало что сам опростоволосился, так еще подвел Воротынского. Про эту беду никто не узнает – да только сам ведь будешь знать и помнить, и знание встанет тебе поперек пути, когда за что-то новое возьмешься…

И будешь опускаться все ниже и ниже… в один прекрасный день наймешься зазорных девок сводням поставлять, тоже ведь ремесло…

Вообразив себя на дне жизни, в грязи неотмываемой, Нечаев содрогнулся. Это было – как будто он, тонучи в болоте, коснулся ногами твердой почвы и стоит на цыпочках, а на поверхности жижи – один лишь разинутый рот. И вдруг его осенило. Нужно вернуть деньги тому убогому, пусть даже про то никто и никогда не узнает. Вспомнить, сколько проиграно, и вернуть по частям, ибо все сразу – не получится.

Господи, мысленно произнес Нечаев, знаю, что грешен, да только хочу выкарабкаться, помоги, Господи, может, и из меня еще что путное выйдет?.. Из тех денег, что мне следуют за эту затею с девкой, себе оставлю десять рублей, прочее – отдам в возмещение, и найду способ прокормиться честно! Неужто я Тебе уж совсем более не нужен, Господи?..

Воззвав таким образом, он поравнялся с калиткой, и тут же калитка отворилась.

– Бог в помощь, – сказала невысокая и скромно одетая на городской лад русоволосая девица. – Не было ли у вас на дворе пропажи?

– Нет, голубушка, не было, ступай с Богом, – отвечал погруженный в задумчивость Нечаев и услышал в ответ знакомое и гневное:

– Дай-дай-дай!

Он ахнул, выпустил поводья, распахнул калитку и увидел свою ненаглядную дуру. Девица держала ее за руку.

– Заходи, сударыня! Заходи! – воскликнул он. – Где ж ты нашу дуреху отыскала и как догадалась ее сюда привести? Воротынский! Воротынский!

– Дай, сударь, присесть, с утра ее по дворам вожу, – жалобно сказала девица. – И деваться никуда от нее не могу, вцепилась в руку, как клещ, и бормочет. Мишка, говорит, Мишка, а что за Мишка – Бог весть.

– Так это ж я! Марья, Федосья! Где вы там пропали?.. Ишь ты, и епанча моя тут, все сыскалось!..

Нечаев устроил целый переполох. Прибежали женщины, хотели было увести дуру наверх, но она не отпускала руки своей спасительницы. Так их и усадили рядком за стол.