Я никогда не обещала тебе сад из роз - Джоанн Гринберг

— А что нам до этого «авось»; пусть о нем у начальства голова болит.

Эстер и Джейкоб сидели бок о бок во врачебном кабинете и, как понимала доктор Фрид, ждали поддержки и успокоения. В ее планы входило сказать им без обиняков, что она не Господь Бог. Никаких гарантий дать она не может и не собирается осуждать никакое их действие, равно как и бездействие в отношении дочери, которое, собственно, и привело ее, как врача, на нынешнее поле боя.

— Разве предосудительно желать, чтобы твои дети были такими, как у всех? — спросил Джейкоб. — Я… я понять хочу: существует ли действенное лечение или же ей суждено оставаться здесь, где ее будут приводить в чувство и утешать… до скончания века? — Он и сам почувствовал холодность этой тирады. — Дело не в дефиците любви, будь то к больным или к здоровым. Просто мы должны знать, на что нам рассчитывать, на что надеяться. Вы можете сказать, на что мы можем надеяться?

— Если вам видится университетский диплом, лавина приглашений на танцевальные вечера, увлечение флористикой и милый, безупречный юноша из прекрасной семьи — не знаю. Такие надежды питают многих родителей. Я не уверена, что Дебора когда-нибудь получит — и захочет ли получить — все эти подарки судьбы. Наши совместные усилия отчасти направлены на то, чтобы она сама осознала свои желания, свыклась с ними.

— Нам разрешат с ней повидаться?

Доктор Фрид предвидела такой вопрос — и не ошиблась. Отвечать на него ей не хотелось.

— Если вы будете настаивать, то, конечно, разрешат, но сейчас я бы не советовала. — Она старалась говорить очень, очень ровно.

— Это почему же?! — Джейкоб повысил голос, чтобы заглушить страх.

— Потому, что в настоящее время ее ощущение реальности весьма шатко. Один ее вид может вызвать некоторое беспокойство, и она, зная это, вас боится… и, кстати, боится за себя.

Джейкоб в растерянности откинулся на спинку стула, силясь понять, чего ради они все это затеяли. Возможно, прежняя Дебора, как ему твердили, была нездорова. Ей недоставало уверенности в себе и живости, но она была их кровинкой: да, неуверенная — такую нужно оберегать и направлять; да, невеселая — такую следует подбадривать и опекать. Но, по крайней мере, она была им родной. А теперь для них нарисовали портрет какой-то незнакомки.

— Позвольте вам напомнить, что симптомы — это еще не само заболевание, — продолжала доктор Фрид. — Симптомы — это оборонительные рубежи и доспехи. Поверьте: психическое расстройство — единственная твердая почва у нее под ногами. Мы с вашей дочерью врубаемся в этот грунт, на котором она стоит. Ей остается лишь принимать на веру, что после его разрушения у нее появится другая, более надежная почва. Хотя бы на минуту поставьте себя на место дочери — и вы поймете, почему она махнула рукой на свой внешний вид, почему сделалась такой пугливой и почему симптомы множатся.

Доктор Фрид попыталась описать чувства личности, всю свою жизнь не знавшей истинного психического здоровья.

— Мы, которые не испытали этого на себе, можем только догадываться о степени ужаса и одиночества больных. Видите ли, от Деборы сейчас требуется приостановить череду накопленных за долгие годы представлений о мнимой реальности и принять на веру другую картину мира. Недуг Деборы сейчас выливается в отчаянную борьбу за выздоровление.

— Тот мир, который мы ей открыли, вовсе не был таким устрашающим, — заметил Джейкоб.

— Но ваш мир она так и не восприняла, понимаете? Ваша дочь создала робота, который совершал движения, диктуемые реальностью, а за ним скрывалась подлинная личность, отдалявшаяся все более и более.

Она не стала продолжать, зная, как страшит людей незнакомая личность, которую скрывает знакомый робот.

Джейкоб спокойно произнес:

— И все же я хочу с ней повидаться.

— Нет, Джейкоб, лучше не…

— Эс… Я хочу с ней повидаться! Имею право.

— Хорошо, — доброжелательно ответила доктор Фрид. — Я позвоню на отделение и попрошу, чтобы ее привели в зал для посещений. — Она уже шла к телефонному аппарату. — Если у вас потом возникнет желание со мной поговорить, обратитесь, пожалуйста, к санитарке — пусть она мне позвонит. Я буду на месте до шестнадцати часов.

Она смотрела им вслед, когда они на негнущихся ногах шли по направлению к главному корпусу. Счастливые семьи. Как принято говорить: «Ты должна его осчастливить». Как принято говорить: «Ты должен ее осчастливить — научись вести себя за столом и обеспечь ей будущее нашей мечты!» Она вздохнула. Даже умные, честные и добропорядочные ничтоже сумняшеся торгуют своими детьми. Ради детей они пускают в ход обман, кичливость и фанаберию, до каких никогда бы не опустились во имя собственных целей. Ах-х-х! У нее вырвался очередной вздох, потому что сама она не родила и не выкормила ребенка, потому что ни с того ни с сего задалась вопросом: а смогла бы она интриговать или заноситься, покупать мечты и бесцельно примерять их к Деборе, будь эта девушка ее дочерью? Поразмыслив еще немного, она сняла трубку и еще раз дозвонилась до четвертого отделения.

— Да ее только-только в посетительскую забрали, доктор, — ответила санитарка.

— Ладно, ничего страшного. Я рассчитывала…

— Алло, доктор?

— …что она успеет причесаться.

Домой Эстер и Джейкоб ехали молча. Каждый ждал, чтобы в голове улеглась простая истина, но увиденное никак не вязалось с тем, что они привыкли считать правдой, а потому обоих взяла оторопь. Они доверяли доктору Фрид. Не прячась за лицемерными утешениями, она давала надежду — то, чего отчаянно не хватало родителям. Но их дочь изменилась почти до неузнаваемости. Нет, они не услышали бессвязного бормотания, не увидели буйства, но ужаснулись какой-то невыразимой отстраненности. Дебора словно не обитала в своем теле.

За дверью посетительской Джейкоб только сказал:

— Бледненькая совсем…

А Эстер, пытаясь разобраться в собственных чувствах, прошептала:

— Можно подумать… ее… кто-то до смерти забил изнутри.

Злость Джейкоба обратилась против жены; он отвернулся.

— Вечно тебя заносит! Лишь бы высказаться!

На обратном пути в Чикаго они поняли только одно: пора открыть Сьюзи правду.

Доктор Фрид продолжала гонять, заводить в тупик и подталкивать вперед свою неподатливую больную по всем кругам любви и ненависти. Дебора постоянно убегала в ирские потемки, маскируясь и вздымая пыль, чтобы только спрятаться. Ей хотелось слепоты и беспамятства, потому что теперь до нее дошло: все, что она увидит или узнает, даже самое постыдное, страшное и уродливое, придется выносить на обсуждение, хотя необходимость этого оставалась для нее такой же загадкой, как нижние пределы Ира.

— Я долго мирилась с тем, что ты бежишь от своего отца, — заявила как-то Фуриайя. — Когда ты о нем заговариваешь, в твоем тоне сквозят страх и ненависть… и что-то еще.