Альковные секреты шеф-поваров - Ирвин Уэлш

Кибби украдкой покосился на Шеннон, которая смеялась над очередной скабрезной шуткой Скиннера. Заиграла музыка.

Смотри, звезда

Сияет для тебя,

И я пою, любя,

Под желтым светом…

— Какой урод завел эту бодягу?!— Скиннер скривился и посмотрел по сторонам. Заметив пунцовое лицо Кибби, он в тихом отчаянии закатил глаза, повернулся к Дуги Винчестеру и спросил еще пива.

— А мне нравится,— высказал свое мнение Винчестер.

Кибби осмелился и подошел к Шеннон.

— Ты какую музыку любишь?

— Да все что угодно. «Новый порядок» люблю. Ты их знаешь?

— Ну… почти нет. А как тебе «Колдплэй»?— спросил он с надеждой.

— Да так.— Она поморщилась.— Фоновая музыка, несерьезно. Для лифтов, для супермаркетов… Слишком пресно и беззубо.— Она рассеянно отвернулась и приняла у Скиннера стакан.

Значит, и про меня так думает? Пресный и беззубый. Фоновый… Не то что Скиннер, например.

Вечер был испорчен. Кибби с отвращением прикончил пиво, извинился и покинул ресторан. Дома он залил в себя литр воды, а потом, за компанию с матерью, выпил солодового молока.

Ворочаясь в кровати, он никак не мог уснуть. В желудке бурчало, в голове шумело. Мысли крутились, как мухи, вокруг яркой и заманчивой должности старшего инспектора — и вокруг человека, кто был его главным конкурентом на эту должность.

Дэнни Скиннер.

Сначала мы поладили нормально. Хотя он, конечно, много о себе воображал. Этакий золотой мальчик. Пока я у него вторую скрипку играл, пока смеялся его шуточкам, все было хорошо. Но как только меня начали замечать, он окрысился. Не понравилось, видите ли! Подначивает меня постоянно, грубит, издевается. Заходит слишком далеко со своими остротами. А сам алкоголик, это каждому известно. И подумать только: Шеннон с ним встречается! Наверное, с ума сошла. Я-то считал ее умной, а оказалось — такая же наивная дурочка, как и остальные.

Скиннер прекрасно понимал, какую угрозу представляет для него Брайан Кибби, однако сделать ничего не мог. Была середина недели, поздний вечер; они сидели с Макензи в баре на Хай-стрит и потягивали пиво. Когда Роб предложил еще по одной, Скиннер уныло согласился.

Надо было отказаться.

Завтра ему делать доклад о возможных путях улучшения работы отдела. Этот доклад считался неофициальным собеседованием, частью конкурса на должность старшего инспектора. Через день с аналогичным сообщением предстояло выступить Брайану Кибби. Сейчас следовало пойти домой и хорошенько выспаться, чтобы наутро быть в форме. Правда, с тех пор как Кей его покинула, крепкий сон сделался редкостью: одному в холодной постели было неуютно. С Шеннон он переспал всего дважды, если это можно было назвать «переспал»: оба раза дело ограничивалось пьяным торопливым сексом, после которого она немедля заказывала такси и уезжала.

Кей была не единственной женщиной, разорвавшей с ним отношения. С матерью он тоже до сих пор не разговаривал; лишь однажды вечером прошелся под окнами парикмахерской, заметил в окне грузный силуэт и красную шевелюру… Нет уж, перебьется! Теперь он с ней заговорит только для того, чтобы насладиться ее реакцией на два слова: имя и фамилию отца.

Скиннер в который раз вспомнил о книге «Альковные секреты шеф-поваров».

Остаются двое: де Фретэ и этот американец Томлин. Единственные из работавших в «Архангеле» молодых поваров. Каннингам-Блайт отпадает, разумеется. Неужели жирный хорек де Фретэ…

Нет. Не может быть.

Глядя в недопитый стакан, Скиннер как наяву видел завтрашнее утро, собственные трясущиеся руки и неуверенную фигуру, облитую безжалостным светом флуоресцентных ламп; видел, как он поджимает хвост под тяжелыми взглядами Купера и Фоя.

Ничем не лучше Кибби.

Макензи уже семафорил бармену, заказывая по новой.

Блин, опять пиво.

Каждое невинное замечание будет завтра искажено и усилено; похмельный мозг превратит безобидное обсуждение в жестокий допрос, в обличительное действо, призванное разоблачить никчемного пьяницу и симулянта.

Причиной грызущего ужаса перед завтрашним днем — и в то же время, как ни парадоксально, единственным средством его победить — было спиртное. Заказать еще несколько кружек, а затем отправиться в ночной клуб, или на хату к Макензи, или к случайному собутыльнику, поспешно затарившись пивом и чем-нибудь покрепче. Страх исчезнет в алкогольном тумане — чтобы наутро вернуться вновь, сторицей, вместе с мучительным, разрывающим душу треском будильника.

А в офисе будет поджидать Кибби, специально пришедший пораньше, чтобы выслужиться перед начальством,— свеженький, улыбающийся, прилежный до невозможности.

Скиннер повернулся к Макензи и тоскливо посмотрел на полную кружку, которую тот подвинул ему под нос.

— А может, не надо?

— Надо, не надо — какая разница? Пей!— с неизменным стоицизмом ответил дружище Роб. Сомнения ему шли, как носорогу помада.

Вечер побежал по накатанным рельсам. Кружки мелькали с завидной частотой, и вскоре Скиннер с облегчением почувствовал, что въезжает в зону «все по фиг». До доклада оставалось несколько часов, но часы с тем же успехом могли быть веками или световыми годами. Скиннер обрел стальную уверенность в успехе. Все эти второсортные конторские крысы ему в подметки не годятся! Завтра он покажет жополизу Кибби, как надо выступать! Текст доклада уже готов, ну или почти готов, и беспокоиться не о чем.

Друзья начали рейд по окрестным барам: мутное, плохо запоминающееся действо, исполненное братаний с пьяными камрадами и перепалок с пьяными врагами. Лица сливались в пятна, звуки журчали сквозь вату, на периферии сознания качались нездешние бредовые ландшафты — и наконец наступило забытье, помрачение, ничто… Скиннер порой задумывался, выкарабкавшись поутру из этой бездны и оглядываясь назад,— такова ли смерть? Похожа ли она на пьяный сон?

Хорошо сказал старина Перси Шелли: «О, как они прекрасны, Смерть и брат ее Сон…»

Будильник бился в истерике — одновременно внутри и снаружи черепной коробки. Скиннер разлепил глаза и увидел свои ноги. Ноги были в носках. Он вздохнул. Спертый воздух травмировал воспаленное горло. Опухший мозг через пень-колоду провел ревизию окружающих предметов и выдал утешительный результат: по крайней мере квартира своя.

На полу у кровати валялся скомканный темно-синий пиджак «Армани», чуть дальше раскинулись брюки. Скиннер резко сел — голова закружилась, по пищеводу взметнулась кислая едкая тошнота. Он зажал рот и бросился в туалет. Коврик скользнул под ногами, фактически оказав добрую услугу, доставив его прямиком к белому фаянсовому рупору, куда он и выплеснул душу, корчась от омерзения.

Когда утих последний спазм и остатки вчерашней ночи отправились в городскую канализацию, Скиннер попытался взять себя в руки. Вглядываясь в голубую кафельную плитку, словно читая судьбу по узору трещин, он кое-как выровнял дыхание. Затем натужно встал и, пошатываясь, как новорожденный теленок, открыл узкое матовое окошко, выходящее на лестницу. Что случилось прошлой ночью? Опухшее отражение не отвечало, щурило красные глаза.