Холодная война: политики, полководцы, разведчики - Леонид Млечин

Сталин во время разговора рисовал красным карандашом львиные головы. Маршаллу показалось, что Сталин относится к его словам безразлично.

Советский вождь заговорил о том, что Соединенные Штаты обещали, но не дали заем в шесть миллиардов долларов. Новиков поразился — цифру в шесть миллиардов никто не называл, речь шла об одном миллиарде.

Вопрос о предоставлении Советскому Союзу кредита на покупку американских товаров — для послевоенного восстановления страны — возник у посла Гарримана, когда он только приехал в Москву. В Москве идея понравилась. Хотели получить миллиард долларов на двадцать пять лет из расчета полпроцента годовых.

Переговоры о предоставлении кредита шли с конца 1944 года.

4 января 1945 года Молотов неожиданно вручил Гарриману памятную записку с другими цифрами: «Ввиду неоднократных заявлений деятелей США о желательности получения больших советских заказов на переходное и послевоенное время правительство СССР признает возможным дать заказы на основе долгосрочных кредитов на сумму до шести миллиардов американских долларов».

Это выглядело как одолжение Соединенным Штатам. Решение было отложено до окончания войны. А после войны отношения между двумя странами ухудшались так быстро, что давать столь значительные кредиты в Вашингтоне уже не хотели.

Посол Смит написал Новикову записку: «Г-н Новиков! Вы ведь знаете, что это не так. Обещания о шести миллиардах никогда не давались. Разъясните это, пожалуйста, господину Сталину».

Николай Новиков перевел его слова и показал записку Молотову. Министр прочитал и положил записку в свою папку. Он не стал поправлять Сталина — ни в присутствии американцев, ни после того, как они ушли.

Беседы в Москве окончились ничем. Джордж Маршалл был разочарован. Он доложил Трумэну, что дипломатия не работает, с русскими нельзя иметь дело, а бедственное положение Европы соответствует их интересам.

28 апреля 1947 года госсекретарь Маршалл вернулся из Москвы. В тот же день он выступил по радио, говорил о судьбе Европы:

— Пациенту становится все хуже, потому что доктора осторожничают и медлят.

Всю войну Джордж Маршалл отказывался получать награды, премии, почетные звания, считая это неприличным, когда американцы сражаются и умирают на фронте.

5 июня 1947 года он согласился принять звание почетного доктора в Гарвардском университете. В тот день он произнес ту самую речь, которая войдет в историю. Маршалл говорил тихим и монотонным голосом, оратор он был плохой. Его заместитель Дин Ачесон предложил ему прочитать подготовленный текст, не отклоняясь от написанного. Маршалл обиделся, но прислушался к совету.

В Гарварде он обещал оказать европейским странам помощь, чтобы они восстановили свою экономику. Его выступление не произвело впечатления.

«Я внимательно слушал его речь, — рассказывал известный советолог Ричард Пайпс, присутствовавший на выпускной церемонии в Гарварде, — и был разочарован, потому что не нашел в ней ничего, кроме общих мест. Хотя его выступление можно считать одним из самых важных публичных выступлений XX столетия, оно не считалось таковым, когда было произнесено».

Но министр иностранных дел Великобритании, который услышал изложение речи Джорджа Маршалла по радио, испытал потрясение: в словах госсекретаря он увидел спасение своей страны.

Советские представители иначе трактовали выступление. 9 июня посол Новиков телеграфировал министру Молотову: «В этом предложении государственного секретаря Маршалла совершенно отчетливо вырисовываются контуры направленного против нас западноевропейского рынка».

Помощник президента Кларк Клиффорд предложил назвать его планом Трумэна. Президент сказал, что он хочет отдать должное государственному секретарю — пусть это будет план Маршалла. Президент был искушенным политиком: приближались выборы, и он подвергался непрерывным атакам республиканцев.

— Все, что будет отправлено в сенат и конгресс от моего имени, недолго проживет.

В годы войны американская экономика расцвела. Объем производства удвоился. В сорок пятом на долю Соединенных Штатов приходилась половина мирового промышленного производства, две трети мировых золотых запасов и три четверти инвестиций. Но отнюдь не все американцы горели желанием отдавать свои деньги европейцам. К концу войны еще действовали тринадцать видов карточек на промышленные товары и продовольствие. Холодильники и автомобили трудно было купить. Опасались, что, как и после Первой мировой, начнется спад, а вернувшиеся с фронта солдаты останутся без работы. Боялись, что осуществление плана Маршалла лишит американцев нужных им товаров и одновременно подстегнет инфляцию. Но Маршалл доказывал, что не будет ни стабильности, ни мира, если не восстановится экономика Европы.

Европейским странам понадобилось некоторое время — около недели, чтобы понять смысл плана Маршалла. Одни были скептиками и не верили, что обещание помощи материализуется. Другие боялись, что помощь придет так не скоро, что рассчитывать на нее наивно. Третьи ждали реакции Москвы.

Приглашение участвовать в разработке плана было направлено и Советскому Союзу. 23 июня Молотов ответил, что приедет. Он предложил встретиться в Париже. Своим союзникам Чехословакии, Венгрии и Польше Москва посоветовала тоже готовиться к конференции. Это была обнадеживающая новость. Молотов прибыл в Париж с сотней экспертов. Как минимум, это означало, что к идее Маршалла отнеслись серьезно.

Молотов предложил, чтобы все страны составили перечень своих нужд, отправили его в Вашингтон и получили столько денег, сколько нужно. Западные партнеры предлагали иной путь. Сначала изучить состояние экономики каждой из стран, подсчитать ресурсы, составить единый план действий, чтобы прежде всего помогать друг другу и объединять экономики, и только после этого просить у американцев деньги.

Европа веками жила экономическим национализмом, протекционизмом и автаркией. Теперь торжествовали иные принципы: надо было избавляться от барьеров на пути свободной торговли. Такая открытость, необходимость дать полную информацию о ресурсах и экономическом потенциале советских руководителей не устраивала.

2 июля Молотов сказал, что все это нарушает принцип суверенитета, европейские страны жертвуют своей самостоятельностью и это приведет к расколу Европы. В определенном смысле он был прав. Но европейские страны знали, по какую сторону железного занавеса они желают находиться. Советская делегация покинула Париж.

В заявлении советского правительства говорилось: «США претендуют на то, чтобы был создан Руководящий Комитет, который составил бы экономическую программу для европейских стран… Делегация СССР усмотрела в этих претензиях желание вмешаться во внутренние дела европейских государств, навязать им свою программу, затруднить им сбывать свои излишки туда, куда они хотят, и таким образом поставить экономику этих стран в зависимость от интересов США…»

Британский министр иностранных дел Эрнест Бевин шепнул своему помощнику: