Хозяйство света - Дженет Уинтерсон

Они вошли в воду, они проплыли, поплыли в конус света, тонувший палой звездой. Столп света был глубже, чем он ожидал, — он указывал путь ко дну мира. Его тело теперь невесомо. Рассудок ясен. Он отыщет ее.

Он выпустил конька. Он простер руки.

Расскажи мне историю, Сильвер.

Какую историю?

Вот эту.

Наполовину сломавшись, наполовину целиком, начинаешь сначала.

Группа туристов послушно спускалась по ступеням. Экскурсовод оглянулся, все ли мы идем следом, а когда отвернулся, я вынула серебряный ключик и открыла дверь в нашу кухню.

Потом бесшумно закрыла ее и заперлась изнутри. Вдалеке экскурсовод запирал маяк.

Нас впустили сюда одного за другим — в эту кухню-времянку, где мы с Пью съели целые стада сосисок. Помятый медный чайник стоял нечищенный на дровяной плите. Виндзорский стул со спинкой-гребешком, на котором всегда сидел Пью, — в углу. Мой табурет аккуратно притулился у стены.

— Это была трудная и одинокая жизнь, — сказал экскурсовод, — почти без удобств.

— Как же они готовили себе еду на этой штуковине? — спросил кто-то из туристов.

— Микроволновка — не пропуск к счастью, — раздраженно ответила я.

Все свирепо посмотрели на меня.

Но мне было все равно. Я уже составила план.

Маяк открывали для посетителей дважды в год. Наконец, сама не понимая, что делаю, я вернулась.

Теперь, слушая, как гудит дизель отъезжающего автобуса, я осталась одна. Я была почти уверена, что в комнату сейчас вбежит ПесДжим.

Я выдвинула табурет и села. Как тихо без тиканья часов. Я встала, выдвинула ящичек под циферблатом, достала ключ и завела пружину. Тик, тик, тик. Лучше — намного лучше. Время началось снова.

Плита проржавела вокруг дверцы. Я подергала за ручку и заглянула внутрь. Двадцать лет назад я выходила сюда по утрам и разводила огонь, потому что делала это всегда. Огонь туг еще оставался, незажженный, но есть. Я вытянула заслонку вьюшки жестяного дымохода. Вниз дождем просыпалась пыль и ржавчина, но по дуновению воздуха я поняла, что дымоход чист. Я поднесла спичку к сухим щепкам и бумаге. Огонь зарычал. Я взяла чайник, когда он уже стал запотевать. Прополоскала его, наполнила водой и приготовила себе чай двадцатилетней выдержки. «Самсон Крепкий».

Свет истончался, терял цвет, становился прозрачным. День стерся и выглянули звезды.

Я взяла чашку и стала карабкаться наверх, мимо комнаты Пью, в отсек управления и еще выше, на палубу, что кругом огибала Свет.

Прислонившись к перилам, я выглянула наверх. Каждые четыре минуты свет вспыхивал одиночным ясным лучом, видимый из-за моря — и моря времени тоже.

Я раньше часто видела этот свет. Для меня, замкнутой сушей, плывущей сквозь годы, неуверенной в своей точке на карте, этот свет был тем, что обещал мне Пью, — отметиной, ориентиром, утешением и предупреждением.

А потом я увидела его. Пью в синей лодке.

— Пью! Пью!

* * *

Он поднял руку, и я кинулась вниз по ступеням, на причал, где он уже привязывал трос, как делал всегда, а его бесформенная шляпа натянута на самые глаза.

— Я все думал, когда же ты наконец доберешься, — сказал он.

* * *

Пью: Единорог. Ртуть. Линзы. Рычаги. Истории. Свет.

На мысе Гнева всегда был Пью. Но не тот же самый Пью?

* * *

Мы говорили всю ночь, словно никогда и не уходили отсюда словно тот прерванный день навесили дверью на сегодняшний, и они сложились спина к спине, Пью и Сильвер, тогда и теперь.

— Расскажи мне историю, — сказал Пью.

— Книга, птица, остров, хижина, узкая постель, барсук, начало…

— Ты рассказала тому человеку то, что я рассказывал тебе? — спросил Пью.

— Когда любишь кого-нибудь, так и скажи.

— Верно, дитя.

— Я сказала, как ты учил меня.

— Так, так… Это хорошо.

— Я люблю тебя, Пью.

— Что такое, дитя?

— Я люблю тебя.

* * *

Он улыбнулся, глаза его — как далекий корабль.

— У меня тоже есть для тебя история.

— Что?

— Ты знаешь, ведь сиротой была мисс Скред.

— Мисс Скред!

— Никогда не была потомком Вавилона Мрака. Так и не смогла простить нам этого.

И я снова оказалась на Леерном проезде, под Одноуточным Одеялом с утиными перьями, утиными лапами, утиным клювом, остекленевшими утиными глазами и плоским утиным хвостом, я ждала рассвета.

Нам везет — даже худшим из нас, — потому что рассвет приходит.

* * *

Огонь догорал, и снаружи повисла какая-то странная тишина, словно море перестало двигаться. А потом мы услышали собачий лай.

— Это ПесДжим, — сказал Пью. — Слушай!

— Он все еще жив?

— Все еще гавкает.

Пью встал.

— Скоро день, Сильвер, пора уходить.

— Куда ты пойдешь?

Пью пожал плечами:

— Туда, сюда, не туда и не сюда, а по временам вообще в другие места.

— Я увижу тебя снова?

— На мысе Гнева всегда был Пью.

* * *

Я смотрела, как он садится в лодку и выравнивает руль. ПесДжим приподнялся на носу, виляя хвостом. Пью стал грести прочь от скал, и в этот момент вышло солнце и засияло прямо сквозь Пью и лодку. Свет был такой сильный, что мне пришлось ладонью прикрыть глаза, а когда я посмотрела снова, и лодка, и Пью исчезли.

Я осталась на маяке, пока день не сошел на нет. Когда я уходила, солнце садилось, и на другой стороне неба вставала полная луна. Я вытянула руки, держа палое солнце в одной, восходящую луну в другой, мои золото и серебро, мой дар от жизни. Мой дар жизни.

Моя жизнь — лишь сомнение во времени. Устье пещеры. Зазор для слова.

* * *

Это были мои истории — вспышки по-над временем.

* * *

Я позову тебя, мы зажжем огонь, выпьем вина и признаем друг друга здесь, в том месте, что принадлежит лишь нам. Не жди. Не затягивай с историей.

Жизнь так коротка. Эта полоска моря и песка, эта прогулка по берегу, пока прилив не скрыл все, что мы сделали.

Я люблю тебя.

Три самых трудных слова на свете.

Но что еще я могу сказать?