Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг. - Татьяна Горяева

Этот пример очень наглядно подтверждает положение М.М. Бахтина о необходимости «понять автора в историческом мире его эпохи, его место в социальном коллективе, его классовое положение»{174}, правда применяемое им к авторам художественных произведений, но, на наш взгляд, вполне отражающее поведенческие мотивы в данном случае. Установление авторства, условий и обстоятельств создания источника тем более важно, что это коренным образом влияет на установление достоверности источника.

Особый смысл для исследователя имеет анализ подлинного текста источника, который дает возможность получить помимо основной дополнительную информацию в виде различного рода особенностей оформления текста, его редактуры и других признаков. Таким образом, директивные и организационно-распорядительные партийные и государственные документы, содержащие различного рода пометы, резолюции, приписки, особые отметки, могут дать дополнительную информацию о внутренней жизни номенклатуры и «судьбе» важнейших документов. Наиболее типичные из таких сведений следующие:

1. Сведения об утверждении документа должностными лицами, например на тексте устава ГОМЭЦ: «Утвержден Замнаркомом т. Эпштейном. 20.12.31 г.»{175}.

2. Информация об ознакомлении с документом, например на тексте Постановления СНК СССР о реорганизации органов управления кинофикации: «т. Храпченко читал 21 / III»{176}.

3. Информация о согласовании с членами коллегиальных органов (путем опроса или иным способом) о принятии проектов тех или иных решений, например на Постановлении СНК СССР № 2066 от 16 декабря 1939 г. О ликвидации Всесоюзной конторы по прокату кинофильмов Союзкинопрокат имеются мнения: «За — А. Вышинский», «За — Булганин (вводную часть предлагаю исключить)», «За — Землячка»{177}; на тексте письма заместителя председателя СНК СССР А.Я. Вышинского в Комитет по делам искусств СССР о разрешении комитету Объединение государственных художественных мастерских с передачей ему советской части Ньюйоркской выставки, Дворца Советов и др. зафиксированы мнения высоких чинов по этому поводу: «За А. Вышинский», «Сомневаюсь в необходимости нового аппарата. Н. Вознесенский», «Против [подпись неразборчива]»{178}.

4. Распоряжения по поводу исполнения директивного документа, например, на проекте приказа о новой структуре Наркомпроса РСФСР: «тт. Кубареву, Коробову и Орлову ознакомиться и вернуть; т. Кондратьеву: Организуй обсуждение. Чаплин»{179}.

5. Специальные мнения по поводу того или иного документа, например, на письме Госиздата по поводу создания Главискусства заведующий Госиздатом А.Б. Халатов делает приписку члену Коллегии Наркомпроса и будущему руководителю Главискусства А.И. Свидерскому: «Лично А.И. Свидерскому. 1) вот то, что я дам; 2) Я не знаю, ладно ли, просмотри и ответь. Ар. Халатов. 26. V»{180}; на экземпляре письма Главреперткома в СНК СССР, присланном в КПДИ, по поводу критической публикации в «Правде» «Перестраховщики из Главреперткома»: «Выходит, что в Главреперткоме все в порядке?! А. Назаров»{181}.

6. Информация о рассылке документа в структурные подразделения и ответственным работникам, которая позволяет проследить механизм принятия решений. Например, записка председателя Главреперткома Ф.Ф. Раскольникова о замене членов состава Главреперткома, содержит следующие пометы: кроме пометы «не подлежит оглашению»: «отп. 3 экз. № 1 т. Бубнову, № 2 в Уч-распред и№3в дело № 9. XII. 29 года»{182}.

7. Отметки о характере принятых решений — секретном, для служебного пользования или открытом. Например, отметка на тексте Постановления СНК СССР о Литературном фонде СССР при ССП: «Опубликовать в газетах. И. Мирошников»{183} или наоборот, на тексте Постановления СНК СССР об организации Союза советских художников СССР: «Не пуб[ликовать]»{184} (тем не менее постановление было опубликовано в СП СССР. 1939. № 41. Ст. 311). Необъяснимо, но факт, что практически на всех решениях по структурной реорганизации кинодела в стране и кадровым назначениям в этой области имеются особые отметки о секретности принимаемых документов. Можно только предположить следующее: символическое предвидение В.И. Ленина о том, что кино является важнейшим из всех искусств, обусловило это особое внимание к советскому кинематографу как к важнейшему из идеологических орудий партии, наложило на партийно-советское руководство особую ответственность за принятие тех или иных решений в этой области.

8. Иные сведения, например: «Начало заседания не стенографировалось», «С нарочным. Весьма срочно к засед. МСНК 1 / X [без подписи]» и др.

Наиболее специфическими источниками, фиксирующими завершающий этап деятельности цензурных органов, являются перечневые списки, сводки цензорских вычерков, рецензии и отзывы цензоров. Среди них самым массовым источником являются списки перечневых комиссий Главлита, или перечневые списки, как их называли иначе. Это глухие или аннотированные перечни запрещенных к распространению и использованию изданий, находящихся в библиотечном фонде и книжной продаже. В период массовых репрессий и в дальнейшем, во времена борьбы с космополитизмом, масштабы изъятия изданий невероятно увеличиваются. Огромный аппарат чиновников работал на репрессивную машину и с помощью полученных от НКВД списков выявлял все печатные издания, вылавливая не только книги, статьи, публикации, имеющие какое-либо отношение к репрессированным по политическим мотивам лицам, но и фотографии и любые упоминания о них. Чиновничий разгул достиг таких величин, списки Главлита росли и множились с такой прогрессией, что казалось: еще немного, и на библиотечных полках не останется ни одной книги. Поэтому 9 декабря 1937 г. было принято решение об изменении практики изъятия литературы. В письме заместителя начальника Главлита А. Самохвалова в Отдел печати и издательств ЦК ВКП(б) о мероприятиях по выполнению решения ЦК ВКП(б) о вредительской практике изъятия литературы из библиотек от 28 января 1938 г. говорилось следующее: «1. Совершенно прекращено изъятие книг по старым спискам. 2. Приостановлено уничтожение уже изъятых книг. 3. Уволены некоторые работники, проводившие эту систему изъятия книг, вопреки решению Ц.К. 4. Списки, разосланные старым руководством Главлита, мною приказано отобрать у всех лиц, которым они были разосланы, и сконцентрировать их в Главлите, крайлитах и обллитах впредь до особого распоряжениях. Наряду с этим перестроен аппарат библиотечного сектора, который приступил к серьезному библиографированию книг, подлежащих изъятию. Некоторые списки составлены перестроенным аппаратом библиотечного сектора и представлены на утверждение в ЦК». Предполагалось также осуществление ряда конкретных мер: 1. Дать на утверждение ЦК список литературы, портретов, диапозитивов и пр. лиц, осужденных по политическим процессам или арестованных, но еще не осужденных, занимающих ответственные посты в Советском государстве. 2. Произвести просмотр всей ранее изъятой, но не уничтоженной литературы на предмет возвращения на полки библиотек и в книготорговую сеть таких произведений, которые задерживались по одному признаку, что автор или переводчик этого произведения репрессирован органами НКВД, но по содержанию своему никакого вреда не представляют. Для реализации этих основных задач необходимо было провести переориентировку цензурных и библиотечных кадров, чтобы, по выражению А. Самохвалова, преодолеть «отрыжку»{185}. В этот краткий период позиция Главлита была сдержанной и, можно сказать, взвешенной. Однако попытка его руководства ввести цензурный процесс в цивилизованные рамки была обречена на провал. Это обусловливалось тем, что получение квалифицированного отзыва требовало привлечения огромного количества высокообразованных специалистов и расширения штатного цензурного аппарата, а также выработки четких и, главное, законных критериев для определения идеологических запретов. А это сделать было заранее невозможно ввиду того, что власть не хотела и не могла взять на себя ответственность признать наличие политической цензуры и дать ей четкое определение. Симптоматично, что вскоре Самохвалов был оклеветан как «враг народа» и репрессирован{186}.