Золотая тигрица - Лариса Петровичева

Тобби со вздохом забрался на кровать, сел рядом со мной и принялся неторопливо расстегивать рубашку. Я вдруг поймала себя на мысли, что ему тоже не по себе. Но, как показывал мой жизненный опыт, ты совершаешь крупную ошибку, когда пытаешься увидеть человека в своем мучителе.

— Страшно? — поинтересовался Тобби, легонько потянув меня за запястье. В следующую минуту я обнаружила, что он каким-то неуловимым движением уложил меня на кровать и теперь нависает сверху, упираясь руками в скомканные простыни.

— Страшно, — призналась я. — Невыразимо.

— Мне тоже, — ответил Тобби, и было понятно, что он честен.

В конце концов, кому охота умирать? Мало ли, в какую сторону повернет эксперимент Бахмана…

Поцелуй был легким, почти невесомым. Я зажмурилась, не зная, куда деваться, и осознавая, что веду себя до крайности нелепо — какой смысл строить из себя святую невинность после всего, что было. Но я и не притворялась — тело действительно наполнила парализующая тяжесть, делающая меня неуверенной и неловкой.

Это все портило. Мне ведь следовало с веселым смехом запрыгнуть на Тобби и отдаться ему с таким пылом, мастерством и восторгом, что Сладкая Осока побежала бы проситься в ученицы.

Я не могла.

— Пообещай мне одну вещь, — прошептала я, сумев-таки отстраниться от Тобби. Тот серьезно посмотрел на меня и кивнул.

— Обещаю. Какую?

— Не делай мне больно, — проговорила я, чувствуя, как на глаза наползают слезы. Когда-то я об этом просила совсем другого человека — и это кончилось плохо. Так, что хуже не бывает.

— Не сделаю, — с прежней серьезностью ответил Тобби. — Никогда, обещаю.

Должно быть, в его голосе прозвучало нечто, заставившее ослабить хватку ту силу, которая стиснула мое горло и не давала дышать. Я вдруг почувствовала, что в комнате прохладно, что у Тобби очень сильные и горячие ладони, и что моя сорочка и белье давно отправились куда-то на пол.

Мне стало легче — настолько, что я наконец-то смогла податься навстречу Тобби и ответить на его поцелуй. По телу словно волна прошла — сейчас я чувствовала себя живой. Осьминог проклятия, созданный Альфредом, сейчас не имел надо мной власти, и это было настолько упоительное чувство освобождения, что мне захотелось кричать.

Я успела забыть, как это бывает — как накатывает сладкая истома, не омраченная страхом, как тело откликается на чужие прикосновения дрожью нарастающего наслаждения, как охватывает страстное безумие и с губ срывается стон… В прошлый раз я знала, чем все закончится, а сейчас — нет, и это чувство неопределенности будоражило сильнее поцелуев и ласк.

— Страшно? — негромко спросил Тобби, на мгновение оторвавшись от меня.

— Нет, — прошептала я, и в тот же миг он вошел в меня — медленно, осторожно, словно вступая на неизведанную территорию.

Все было так же, как в прошлый раз — и совсем по-другому. Казалось, мы читали мысли друг друга, ловя малейшие оттенки чувств и желаний и тут же исполняя их. Казалось, мир уплывает куда-то, растворяясь в ритмичных пульсирующих движениях — и, когда реальность рассыпалась на части, оглушив меня чистым, беспримесным наслаждением, я обмякла на постели с одной-единственной мыслью: это настолько хорошо, что не может быть правдой.

Но это было.

Спустя несколько мгновений Тобби с хриплым стоном уткнулся мокрым от пота лбом в мое плечо, и я почувствовала, как во мне, пульсируя, разливается семя. На миг мелькнуло сожаление — но только на миг.

Мы опомнились почти сразу и сели в постели в одинаковой позе — рядом, спины прямые, руки на коленях. Ни дать ни взять, примерные ученики, и это было бы смешно, если бы не было так жутко. У меня от страха свело живот, а в комнате стало ощутимо холоднее, чем до этого.

Или это мне так показалось?

— От трех до семи минут, — промолвила я. — Проверено опытным путем.

— Ну… посмотрим, — ответил Тобби, и было видно, что он не на шутку взволнован и с трудом держит себя в руках. Его можно было понять — сложно не волноваться, когда рядом бродит костлявая.

— Должно сработать, — неуверенно сказала я. Тобби взял меня за руку и сказал:

— Будем надеяться. В любом случае донор есть.

— Не удивляюсь, что ты подстраховался…

Три минуты прошли. Потом пять. Потом еще пять. Минутная стрелка на часах двигалась лениво и неохотно.

Потом часы пробили девять вечера.

У Тобби, к моему удивлению, обнаружился удивительный лирический тенор. Я в свое время так и не научилась петь, но этим вечером мы с господином министром составили прекрасный дуэт.

Умник Бахман не подвел, энергетические токи проклятия распределились так, как и было задумано, и в радость такого случая мы напились до совершенно свинского состояния. В подвале хранилось коллекционное вино, и мы решительно пустили его в расход.

В народной песне были еще два куплета — такого содержания, что в трезвом виде и в порядочном обществе исполнять невозможно. Мы исполнили их трижды, сопровождая каждый куплет большим глотком вина и лобызаниями во сахарны уста.

Я никогда не пила в таком количестве, хотя бывала на самых разных собраниях почти во всех слоях общества — предпочитала потягивать красное ибернийское и смотреть по сторонам. Но сегодня был особенный день, и я с чистой совестью ударилась в веселье.

В конце концов, у меня начиналась новая жизнь, и я могла с легким сердцем вышвырнуть все любовные романы. Зачем читать о том, чем можно заниматься?

Конечно, все было вполне пристойно. Я насмотрелась на кутежи, которые устраивал Альфред сотоварищи, было, с чем сравнить. Ну подумаешь, мы с Тобби вышли на балкон и палили по фонарям из наградного оружия — даже попали один раз. Фонарь расплескал на траву шипящие огненные плевки, к которым сразу же бросился кто-то из слуг — прибирать. Альфред, помнится, ездил верхом на коне по замку и рубил портреты предков, пока его приятели развлекались с приглашенными дамами. Впрочем, вполне вероятно, проблема была лишь в том, что у Тобби не было коня.