Записки жандарма - Александр Иванович Спиридович

Вскоре после ареста Гершуни мы порознь арестовали наиболее активных работников. Эсеры массой тогда не владели. Партия только что складывалась. Их киевский комитет состоял тогда из евреев. Сторонниками партии в Киеве была еврейская интеллигентная молодежь, преимущественно девицы. Влияние Гершуни сказалось в том, что все они бредили террором.

Как-то стало мне известно, что в организации ждут с нетерпением некую повивальную бабку, убежденную террористку. Она устроит типографию. Иметь типографию было мечтой каждой революционной организации. То была Фрума Фрумкина[113] из Минска. Наняв комнату, она приступила к оборудованию типографии. Скоро наружное наблюдение показало, что к ней принесли деревянную раму, пронесли осторожно, проверяя, нет ли наблюдения. На другой же день к ней нагрянули с обыском.

Фрумкина была до крайности нехороша собой, даже смешна. Смуглая, черная, с очень длинным лицом, большими неприятными глазами, к тому же еще хромала. Занимала она небольшую комнатку. Встретила полицию зло, с руготней, а когда явился я проверить обыск, она схватила с окна нож и сделала быстрое движение ко мне. Ее схватили и посадили на кровать с двумя городовыми по бокам. Так она и просидела до конца обыска и злилась ужасно. После она говорила, что хотела всадить в меня нож, но решила, что такою мелочью, как я, не стоит заниматься. Еще до того случая, в Минске, она хотела убить жандармского полковника Васильева, но ее отговорили. Перед арестом же она хотела ехать в Одессу и покончить там с градоначальником.

Станок для печатания был искусно вделан и замаскирован в кухонном, по виду, столе. Касса для шрифта была устроена из спичечных коробок. Было порядочно шрифта. Станок еще не начинал работать. Фрумкину посадили в тюрьму. Сидя там, она решила убить генерала Новицкого. Тот еще не успел сдать управления. Фрумкина раздобыла в тюрьме хорошо отточенный ножик и подала заявление о желании дать откровенное показание, но только лично генералу Новицкому. Тот поддался на удочку и вызвал ее на допрос, хотя уже очень давно никого не допрашивал.

В маленьком кабинете Новицкий и Фрумкина были один на один. Фрумкина наговорила генералу много комплиментов и что-то рассказала ему про местные дела. Генерал был доволен и стал записывать показания. Этого только Фрумкиной и нужно было. Улучив момент, она, сидевшая немного сбоку генерала, бросилась к нему и, схватив левой рукой за голову, правой хотела перерезать сонную артерию.

Генерал отмахнулся правой рукой и, как человек сильный, этим жестом отбросил Фрумкину к стене и крикнул жандарма.

Стоявший за дверью вбежал и схватил Фрумкину. Вбежал и я с одним офицером из соседней комнаты, где мы поджидали конца допроса. Взволнованный генерал прикладывал к шее платок, виднелась кровь. Как фурия ужасная, вырывалась из рук жандармов Фрумкина. Ей связали руки веревками. Ее судили и сослали на каторгу. Через несколько лет она уже в Москве, состоя в одной из боевых организаций, явилась в театр с целью убить градоначальника, была арестована и повешена.

Неудачная постановка типографии заставила эсеров удовольствоваться гектографом. Приехавший нелегальный Федор, поместившись в четвертом этаже, неподалеку от лечебницы, открыл у себя целую фабрикацию прокламаций. А так как обыски производились обычно ночью, то Федор занимался печатанием днем. К вечеру же он так очищал свою квартирку, что в ней ничего даже подозрительного, не только что предосудительного не оставалось. Ночевал же он, где бог пошлет. Явились мы к нему около 4 часов дня. Он только что приготовил гектографскую массу, снимал первые прокламации. В рубашке, засучив рукава, с перемазанными синими пальцами, он был застигнут за работой. Податься было некуда. Федор, еврей, назвать себя отказался и предъявил фальшивый паспорт. Это был интересный тип идейного, профессионального странствующего революционера. То был фанатик своего дела. Таких работников давала только еврейская среда. Впрочем, Мельников немного походил на него, но его натаскал Гершуни.

Кружков у эсеров было мало. Рабочие тяготели или к Бунду, или к русским социал-демократам. Но вот как-то пошел шум, что приехал из-за границы некий агитатор «интеллигент» Александр, работает отлично, говорит хорошо, спорит на дискуссиях с эсдеками умело. Несколько недель искали мы его и, наконец, взяли как-то большую рабочую сходку с интеллигентом. Он оказался нелегальным. После переписи он пожелал видеть меня. Привели его в отделение ночью. Небольшого роста, рыжеватый еврей, вид полуинтеллигентный, шустрый.

– Я, – говорит, – Александр, хочу с вами работать. Я не верю в революционное движение, не верю в руководителей. Все ложь. Я имею хорошие связи, меня знает даже «бабушка». Она благословила меня перед отъездом сюда, поцеловала.

Я был поражен. Как, Александр, о котором так много говорили, попался внезапно и предлагал себя в сотрудники! Но факт налицо.

Мы долго беседовали с ним. Он был прислан из-за границы, от центра, ставить пропаганду по нашему краю. Я пришел к заключению, что он может принести большую пользу по освещению эсеровского центра за границей, но это уж было вне моей компетенции, а дело Департамента.

Я подробно описал всё Департаменту и, к удивлению моему, получил ответ, что Департамент в центральной агентуре не нуждается. Я был удивлен и вновь предпринял некоторые шаги, чтобы договориться с Особым отделом, но напрасно. Что, думаю, за странность. Оставаться Александру в Киеве было неудобно, и он выехал за границу. Писал мне оттуда письма и удивлялся, что никто с ним не работает. Письма те попадали Департаменту в перлюстрацию и присылались мне для установок.

Дошло до меня, наконец, что Александр арестован где-то на границе с транспортом и объявлен провокатором. Всё это было очень странно и неясно.

Надо полагать, что Азеф, которому в Департаменте, по всему вероятию, открыли Александра, боясь конкуренции за границей, не пропустил его туда, как нового департаментского осведомителя, а затем и провалил его, как сделал позже с Татаровым. Отсутствие перекрестной около Азефа агентуры и дало ему возможность лгать Департаменту, как он хотел. Проверки над ним не было.

* * *

Несколько иной характер носила работа у социал-демократов. У них в Киеве было больше кружков. Кружки делились на кружки Российской социал-демократической рабочей партии и бундовские. Комитет первой состоял частью из русских, частью из евреев и был хорошо законспирирован. Его типография отлично работала. В кружках шли правильные занятия. Часто устраивались сходки. Сходки происходили обычно на квартирах, но с наступлением теплого времени устраивались массовки. За городом, где-либо в лесу, собирались, как на прогулку, сорганизованные рабочие. Выступали ораторы. Раздавались призывы к пролетариату: бороться с буржуазией; победа над капиталом, диктатура пролетариата, – вот цель борьбы. Великий Маркс сказал… и т. д.

Первые массовки удавались,