Стивен Хокинг. О дружбе и физике - Леонард Млодинов

Сегодня мы говорим об этом излучении как об излучении Хокинга, но сам Стивен, по иронии судьбы, не верил в него в то время, когда Бекенштейн впервые завел о нем разговор. Стивен вообще забраковал идеи Бекенштейна, потому что они противоречили той картине, которую Стивен с коллегами кропотливо собрали из уравнений общей теории относительности для черных дыр. Бекенштейн признавал: из его теории энтропии черных дыр с необходимостью следует, что черные дыры излучают. Хотя он также разделял общее мнение, что излучать они не могут. Бекенштейн не понимал, как разрешить этот парадокс, но не хотел отказываться от идеи о том, что черные дыры имеют энтропию.

Повсеместные атаки, предпринятые учеными на идею Бекенштейна, показывают, каким мужеством надо обладать, чтобы в физике выдвинуть новую идею. Шансы выиграть баталию имеются только в том случае, когда у вас есть неопровержимые свидетельства вашей правоты. Бекенштейн предложил идею энтропии у черных дыр, но дальше не пошел – не захотел признать возможность, следовавшую из этого, а именно излучение черных дыр. И защитить свою идею от нападок он не смог – практически никто не разделял его мнения. Его «подбили на взлете», причем Стивен был одним из главных атакующих.

Впоследствии старую теорию черных дыр, основанную целиком и полностью на общей теории относительности, пришлось исправить с учетом принципов квантовой теории. Это привело к тому, что идея об энтропии черных дыр получила подтверждение. Сам Стивен признал свою изначальную неправоту в споре с Бекенштейном и принял, скрепя сердце, другую сторону – он подтвердил, что Бекенштейн был прав.

⁂

Когда я вышел от Стивена после обеда, покончив с барашком и вином, поговорив о моих предсмертных фантазиях в госпитале, было уже больше десяти часов вечера. Мне не хотелось сразу идти в свою комнату в старинном колледже Гонвилля и Киза. Учитывая рабочее расписание Стивена, я решил, что могу прогуляться перед сном и прийти домой попозже, чтобы сразу же лечь спать.

Стояла зима. Моя крошечная комнатка с каменными стенами, маленькими оконцами и низким потолком была довольно мрачной. Она имела особый шарм – особенно если вообразить себя летучей мышью. Но в данный момент я не чувствовал в себе желания глазеть на потолок. Я побрел от дома Стивена по направлению к знакомому пабу, до которого было примерно полчаса ходьбы. Обычно пабы в Кембридже закрывались в одиннадцать часов, но это «закрытие» имело разный смысл для разных людей. Хозяйка этого паба, сорокалетняя китаянка понимала это буквально и закрывала двери заведения. Ровно в одиннадцать. Но при этом она и ее муж-бармен, британский подданный, не требовали от посетителей, чтобы они покинули заведение. Каждый, кто успел войти до закрытия, мог сидеть, сколько ему заблагорассудится, и при этом заказывать, что угодно. Иногда последние посетители расходились часа в два ночи, а то и позже. Типичная бизнес-модель двоякого отношения к букве закона. Работала она превосходно.

Кембриджские пабы не похожи были ни на какие другие заведения подобного рода, виденные мною прежде. Посетитель или посетительница, которые рядом с вами за столиком потягивали пиво и пребывали в состоянии подшофе, скорее всего не были заурядными пьянчужками. Он или она могли оказаться студентами старших курсов по астрофизике. Мог встретиться даже известный нейробиолог. Однажды я провел весьма плодотворный вечер, слушая под обильные пивные возлияния доклад одного специалиста о состоянии дел в экономике сельского хозяйства в западной Африке. Нельзя сказать, что это моя излюбленная тема, но под крепкий портер и ассорти из орешков она прошла на удивление хорошо.

В тот вечер, о котором я рассказываю, я совершил ошибку, позволив бармену втянуть меня в разговор о моей работе со Стивеном. Я был завсегдатаем в этом пивном заведении, бармен и его супруга знали, что я работаю со Стивеном. До сих пор мне удавалось избежать разговоров на профессиональные темы, но в этот раз все пошло наперекосяк. Бармен не взял с меня денег за пиво, а когда я пригубил кружку, сказал, что в порядке вознаграждения я должен рассказать ему о черных дырах. Терпеть не могу попадать в подобные ситуации. В конце концов, я пришел сюда, чтобы отвлечься, но не успел опомниться, как оказался вовлечен в разговор о черных дырах.

К счастью, бармен оказался из тех собеседников, которые предпочитают больше говорить сами, чем слушать. Он задавал мне вопрос и, как только я начинал на него отвечать, сам же и начинал разглагольствовать. За двадцать минут он успел выложить мне все, что он знал о черных дырах. Кстати, в основном он говорил все правильно.

Да, подумал я, много воды утекло с тех пор, когда Стивен был молодым. Тогда черные дыры были экзотикой, и мало кто из физиков осмеливался дискутировать на эти темы. А теперь бармен за стойкой может преподать вам приличный урок. Он все бубнил и бубнил, его жена время от времени одобрительно закатывала глаза, а я не мог отвлечься от мысли, что именно Стивен внес такой большой вклад в развитие культуры физики, и не только физики, но и всей культуры в целом. Стивен прекрасно осознавал свою роль, особенно теперь, в пору зрелости. Вопросы, которые он ставил, имели значение не только для физиков, но и для всех нас. Я понял тогда, что бессмертную славу Стивену принесли не только его открытия в физике, но также и то, что он поделился своими открытиями с простыми людьми. Эта мысль укрепила мое чувство, возникшее впервые в госпитале после операции – чувство, что Стивен несокрушим.

1970-е годы оказались не слишком благосклонными к физическому здоровью Стивена Хокинга. Он созревал как физик, но прогрессировала и его болезнь. В начале 1970-х он почти полностью потерял контроль над движениями рук. Наступил момент, когда он начертил последний график и написал последнее уравнение. В 1970 году Стивен еще мог продвигаться на ходунках, но к 1972 году ему потребовалось кресло-каталка с мотором. У Стивена начала отказывать речь, и к 1975 году его невнятную артикуляцию могли разобрать только те люди, которые проводили с ним достаточно много времени. Ему исполнилось тридцать три.

Стивен тогда считал, что это последние годы его жизни и ему вряд ли удастся дожить до начала 1980-х. В его распоряжении остались мысли и чувства, но двигаться он мог с большим трудом. Он стал узником своего кресла на колесах и, хотя и не терял веры в себя, был убежден, что медленное физическое угасание – предвестник неизбежного. Стивен понимал, что он сможет жить только до тех пор, пока недуг не подействует на мышцы, участвующие в дыхательном процессе. Затем начнутся неизбежные воспаления легких и в конце концов его сразит приступ удушья. И все это, по его мнению, должно было случиться за считаное количество лет. Стивен надеялся, что за оставшееся время ему удастся добиться определенных успехов в физике, но по поводу своей дальнейшей судьбы он не питал никаких иллюзий.

Отдавая себе отчет в том, что времени осталось мало, Стивен задался целью найти ответы на животрепещущие вопросы – пока не прекратится его собственное существование, он решил выяснить, в чем же заключается смысл существования. Он понимал, конечно, что не сможет продолжать работать, как другие. Нужно изменить свой подход к работе, поменять весь стиль. Стивен отказывался признать себя побежденным, он приспособился к своим ограниченным возможностям. В личной жизни Стивен начал переходить к замысловатой системе невербальной коммуникации, которая была известна и понятна близким людям. В своей профессиональной деятельности он ввел два нововведения применительно к математическому аппарату, задействованному в его теориях.