Сербия на Балканах. XX век - Константин Никифоров

Мартовские события 1991 г. имели еще одно важное последствие. По словам английского политолога Р. Томаса, если в 19871990 гг. стратегия Милошевича формировалась в рамках федеративной Югославии, то с этого времени он становится защитником и носителем идеи «Великой Сербии», идеи создания государства из тех частей Югославии, где проживали сербы. Не случайно уже 25 марта Милошевич провел тайные переговоры о разделе Боснии и Герцеговины с хорватским президентом Ф. Туджманом в Караджорджево[169].

Курс Милошевича действительно поменялся, но прежде всего вследствие становившейся все более эфемерной задачи сохранения прежней Югославии. Вряд ли решающее влияние на этот поворот могла оказать оппозиция. Кроме того, безапелляционно называть его новую стратегию «великосербской» – значит повторять известный жупел времен еще австро-венгерской оккупации Боснии и Герцеговины[170]. Впрочем, тезис о «великосербской политике» стал в 90-е годы ХХ в. важнейшим постулатом антисербской пропаганды. Его автоматически, не особенно задумываясь, повторяли многие западные исследователи и журналисты.

Не оправдывая всех злодеяний, совершенных сербами (как и хорватами, боснийцами, албанцами, македонцами) в ходе межэтнических гражданских войн, заметим, что после начавшегося развала Югославии сербский народ имел право на самоопределение ничуть не меньше, чем любой другой народ федерации. В этом не было ничего «великосербского». Как, кстати, ничего «великохорватского» не было в претензиях Хорватии после распада Югославии на заселенную хорватами Западную Герцеговину. Значительно большую проблему создавало то, что в составе югославских республик были так называемые «нетитульные нации», которые в результате распада Югославии могли подвергнуться и уже подвергались дискриминации.

Но вначале, на фоне других, более грозных событий, «бархатные революции» в Югославии прошли почти незаметно в форме, как мы отметили, многопартийных выборов. За исключением Сербии и Черногории эти выборы во всех других республиках привели к власти оппозицию. В то же время революционные потрясения на этом отнюдь не заканчивались, а только начинались. Революции не долго оставались «бархатными», на смену им шла череда межэтнических гражданских войн, связанных с развалом многонационального государства.

С исторической точки зрения здесь не было ничего необычного, достаточно вспомнить почти бескровный захват власти большевиками в 1917 г. в России, который довольно быстро перерос в кровавую гражданскую войну на фоне распада единого государства. Вопрос о том, считать ли гражданскую войну частью революции, и в российском, и в югославском случае остается дискуссионным. Мы придерживаемся мнения, что в любом случае это был единый процесс, который мог принимать разные формы, но решал один и тот же главный вопрос – вопрос о власти.

Итак, в результате первых многопартийных выборов власть в Сербии сохранили бывшие коммунисты, ставшие социалистами. Антикоммунистической «бархатной революции» в этой республике не произошло. В то же время в условиях начавшихся преобразований в странах Восточной Европы сербские власти не могли ничего не менять. Процесс трансформации затронул и Сербию, однако в условиях сохранения старой властной номенклатуры шел здесь крайне медленно и непоследовательно. Но в отличие от прошлых лет в Сербии все-таки существовала, хотя и деформированная, многопартийная парламентская система, полусвободная пресса, оппозиция периодически могла проводить акции протеста, принимавшие иногда массовый характер. Однако власть и правящая партия полностью контролировали армию, полицию, в значительной степени экономику (прежде всего денежные потоки) и т. п.

На наш взгляд, в Сербии существовал режим личной власти с элементами парламентаризма. Впрочем, в историографии можно найти разные точки зрения. Говоря о природе милошевичевского режима, Д. Стоянчевич называет его «постмодерным тоталитаризмом», когда государство разрешает своим гражданам все, что не угрожает самой власти. Это, по ее словам, была «своего рода разновидность политического апартеида, когда две противостоявшие стороны, власть и ее противник, жили друг рядом с другом, но без взаимных коммуникаций и без возможности влияния друг на друга»[171]. Соглашаясь в целом с наблюдениями сербской исследовательницы, отметим, что режим Милошевича был все-таки авторитарным, но никак не тоталитарным (пусть даже с добавлением определения «постмодерный»). Он являлся даже менее авторитарным, чем «самоуправленческий» режим Тито, который также следует квалифицировать как авторитарный, но не тоталитарный.

В данном случае мы разделяем позицию сербского политолога В. Цветковича, назвавшего режим Милошевича «мягким авторитаризмом», приправленным, «с одной стороны, примесями посткоммунистической криминальной “братковой” системы, а с другой стороны – цинизмом “международного сообщества” и его глуповато-подлыми санкциями»[172]. В то же время следует заметить, что режим Милошевича с его попытками трансформации не был каким-то уникальным явлением для Восточной Европы. Во многих республиках Советского Союза никаких «бархатных революций» не произошло и власть сохранили бывшие коммунистические функционеры. Но это не помешало, скажем, Украине или Казахстану начать общие для постсоциалистических стран преобразования. Специфика Сербии была в другом. Становление нового государства было здесь полностью деформировано, и во многом из-за международных экономических санкций.

Санкции против Союзной Республики Югославии были введены 30 мая 1992 г. (резолюция СБ ООН № 757) в наказание за участие Югославской народной армии (ЮНА) в военных действиях в Боснии и Герцеговине. Санкции вводились без каких-либо временных ограничений и затем только ужесточались – в том же 1992 г. (резолюция № 787) и в 1993 г. (резолюция № 820). Антисербские санкции предусматривали запрет на торговлю, включая нефть и нефтепродукты, замораживание научно-технического сотрудничества и культурных обменов, сокращение штатов посольских и консульских представительств Югославии за рубежом, запрет на участие в международных спортивных состязаниях, блокирование воздушного сообщения и замораживание югославских авуаров в зарубежных банках. Санкции, принося страдания простому народу, объективно способствовали сохранению власти в руках у Милошевича – внешняя угроза, как всегда, сплачивала нацию вокруг правящего режима. Кроме того, санкции вели к криминализации всей сербской экономики, ведь обходить их приходилось с помощью нелегальных контрабандных методов.

Но, несмотря на все ухищрения, экономическое положение страны неуклонно ухудшалось. В 1993 г. Сербию захватила невиданная гиперинфляция, бившая все мировые рекорды. Курс югославского динара по отношению к немецкой марке падал каждый час. В обращении была купюра достоинством 500 млрд. динар (5 и одиннадцать нулей!). Правительство было вынуждено перейти к нормированию основных продуктов питания.