Милый Эдвард - Энн Наполитано

– Перестань вздыхать, – сказал Гэвин. – Ты заставляешь меня нервничать.

– Я не вздыхаю. – Бенджамин был удивлен этим замечанием, как будто Гэвин сказал ему, что он ковырял в носу.

– Хорош уже, – сказал Джерси. Он был из тех людей, которые часто не знают, что сказать, а поэтому предпочитают «хорош» как самый безопасный вариант. Он повторял это слово по-разному в зависимости от случая: искренне, иронично, сердито. На этот раз в его голосе звучала скука.

– Ты вздыхал, – сказал Гэвин. – Весь день вздыхаешь. Когда мы чистили зубы сегодня утром, ты вздыхал, глядя в зеркало.

Бенджамин остановился. Он смерил Гэвина взглядом, который, как подсказывал ему опыт, пугал всех до смерти. Он научился этому у Лолли – Бенджамин видел, что она смотрела таким же взглядом на Сумасшедшего Лютера, отиравшегося на углу их дома. Он никогда не видел этого выражения на своем лице, но знал, что оно было злобным и полным угрозы. Такой взгляд обычно прерывал любые разговоры.

– Я не вздыхал.

Джерси присвистнул: второй из трех шаблонных ответов. Его полный репертуар состоял из «хорош», присвистывания и «ублюдка».

Гэвин не выглядел испуганным.

– Ты вздохнул, – повторил он.

Бенджамин и Гэвин уставились друг на друга, и слово «вздохнул» зависло между ними, как фраза из комикса. Бенджамин не вздыхал – он был уверен в этом. А если бы и вздыхал, то подальше от чужих глаз.

– Что? – спросил он.

– Эй, ублюдки, – сказал Джерси успокаивающим тоном.

– Я говорю, ты вздохнул. Может, тебе стало грустно. – Гэвин пнул ногой землю. Дождя не было уже несколько недель. Их осаждал сухой мир. – А что такого, здесь и правда чертовски грустно.

Бенджамин почувствовал, как его нутро, словно неисправный двигатель, наполняется горячим красным паром. Он бросился на Гэвина, схватил его за рубашку и отшвырнул. Солдат отлетел. Очки упали с его лица. Гэвин медленно поднялся, принял позу спринтера и бросился на Бенджамина. Он двигался упрямо, как маленький локомотив. Он ударил Бенджамина в живот и выбил из него дух.

Бенджамин недоверчиво втянул воздух. Он собрался. Какой-то отдаленной частью своего мозга он подумал, что, возможно, видит сон. Во сне он наклонился к Гэвину, поднял его и толкнул на землю. Когда голова Гэвина ударилась о землю, раздался характерный звук.

Теперь уже вдалеке Джерси кричал:

– Ублюдки! Тащите сюда свои задницы! Стиллман убьет Гэвина!

Бенджамин рванул вперед, как бейсболист, бегущий к домашней базе. Он прижал Гэвина к сухой земле. Смотрел на него сверху вниз и пытался подобрать слова. Слова, которые могли бы запугать противника, заставить извиниться. Заставить его признать, что Бенджамин никогда не вздыхал, никогда, никогда не вздохнет.

Он уставился на голубые глаза Гэвина и его свежевыбритый подбородок, и красный жар внутри него обрел новую форму. Что-то могущественное, что-то, над чем он не властен. Казалось, будто дамба внутри него прорвалась. И разлетелась на камушки. Каждый камень – желание, а желания – целый пляж зудящих, ужасных потребностей. Бенджамину хотелось свежих салатов, красивых легких кроссовок; ему хотелось положить конец этому постоянному страху смерти и хотелось прикоснуться к щеке Гэвина, чтобы ощутить ее мягкость. Он мог бы это сделать. Он слышал топот сапог, сотрясающих землю, когда солдаты приближались. Бенджамин наклонился вперед, от лица Гэвина его отделяло всего несколько дюймов.

Если бы ребята не оттащили Бенджамина от Гэвина в тот момент, он бы сделал что-то несвойственное ему. Он знал это, и, судя по выражению его лица, Гэвин знал тоже. Бенджамин быстро встал, придал своему лицу угрожающее выражение и ушел. Он несколько часов прятался в лесу, дрожа всем телом. Когда после полуночи он забрался в свою койку, то услышал, как кто-то прошептал в темноте палатки: «Пидор». Две недели спустя, измотанный бессонницей, он шел в нескольких шагах позади своего патруля и был ранен в бок.

Какой-то незнакомец, сидящий по другую сторону прохода, решает заговорить с Криспином. Тот расценивает это как крайне нежелательное развитие событий.

– Я читал вашу книгу, – говорит незнакомец. – Даже видел ваше выступление в пресс-туре, вы приезжали в мой колледж. Сэр, вы были как рок-звезда!

Криспин кивает. То, что он когда-то, в этом самом теле, ездил по стране и страстно кричал со сцены о найме нужных людей, сокращении мертвого груза и поддержании растущего бизнеса на ногах, теперь кажется ему чем-то невероятным. Было время, когда ему приходилось пересекать пикеты, чтобы попасть на собственные выступления. Мужчины и женщины размахивали плакатами с выведенными на них «Люди превыше прибыли», «Лучший мир – это реальность» и «Жадность компаний не стоит страданий». Полная чушь, очевидно. Они были идиотами, неспособными мыслить глобально. Луиза любила посылать ему по почте клеветнические вырезки из газет. Каждое ее письмо начиналось с «Дорогой подонок…».

Любопытствующий парнишка смотрит на Криспина до боли знакомым взглядом. Черт возьми, да ведь это он изобрел этот взгляд! Взгляд, говорящий: Я изголодался, я в отчаянии, и я умнее тебя, так что убирайся с моего пути! Теперь этот взгляд изматывает его, пробивает еще одну дыру в этой дряхлой шине – его организме.

– Сколько у тебя бывших жен? – спрашивает Криспин.

Глаза парня темнеют.

– Одна. Я знаю, что у вас их четыре.

– Постарайся сделать так, чтобы эта цифра не увеличилась. Одна – это хорошо. Четыре – слишком дорого. И разберись со своими гребаными проблемами как можно скорее. – Он кашляет, потом понижает голос: – Я лечу в этом самолете один с чертовой сиделкой.

Парень выглядит смущенным, а затем немного сочувствующим. Ему кажется, что Криспин, возможно, впал в маразм.

– Вы выглядите так, будто все в порядке, – говорит незнакомец, даже не пытаясь прикрыть чертову ложь.

Криспин отвечает на нее, хотя ему хочется закрыть глаза и отдохнуть. Он все еще конкурентоспособен и не хочет, чтобы этот паршивец думал, будто повидал на свете все.

– Похоже, у вас с этой стюардессой что-то намечается.

Глаза парнишки загораются, как огни рождественской елки: Криспин попал в яблочко.

– Думаете?

Криспин кивает:

– Разыграешь свои карты правильно, и она может стать твоей бывшей женой номер два.

Джордан наблюдает за братом. Эдди прижимает руку к забрызганному дождем окну, задерживает ее там на некоторое время, потом отдергивает. Он повторяет это движение снова и снова. Джордан смотрит на часы. Отец подарил ему их на тринадцатый день рождения: в циферблат вписано несколько маленьких квадратов с разными показателями. Есть там и квадрат, регистрирующий сотые доли секунды. Джордан наблюдает за братом в течение трех минут.

– Какого хрена? – внезапно произносит он.

Отец уже уснул. Если бы тот не спал, то явно был бы недоволен тем, как выразился Джордан. Брюс говорил сыновьям, что не против, если те ругаются, однако они должны делать это к месту. Однажды Джейн даже застала его за лекцией. «Если вы в ярости и исчерпали все аргументы, но все еще хотите донести до собеседника свои эмоции, то можно сказать: “Ты охренел”. Я против использования нецензурной лексики в качестве слов-паразитов или слов-наполнителей. Например, когда люди говорят: “Какого хрена ты делаешь?” – это примитивно. Как “хрен” помогает этому предложению?» В тот момент Джейн, стоявшая в дверях, кашлянула и спросила: