Огненный перевал - Сергей Самаров

– Воробей, бурый и незаметный. И никому не нужный, которому только клюнуть зернышко и улететь, и он доволен этим.

– Почему бурый? – не понял я, не совсем догадываясь, что еще она хочет сказать.

В моем понятии воробьев следует называть серенькими и незаметными, а бурыми обычно медведей зовут, которых не заметить бывает трудно. Но я тут же представил себе воробья и понял, что он совершенно не серенький, а действительно бурый. И даже удивился тому, что Ксения тоже иногда бывает права. Жалко, что это случается крайне редко.

– И незаметный, – повторила Ксения с ударением. – Незаметный… Незаметный… Никому не нужный… – то ли зашипела, то ли заскрипела вслед своим же словам.

– Взбеленилась, коза…

– Так коза или ворона?

– Гибрид. Продукт генной инженерии.

– Все равно лучше, чем воробей… Никому не нужный, на которого никто внимания не обращает. Капитан называется. Только называется капитаном.

– Чем ты, уродка, недовольна?.. – обозлился я.

– Тобой, уродом, и недовольна.

– Чем я тебе, крокодилу, не угодил? – продолжил я обострение ситуации, потому что сам уже начал заводиться.

Как ее побольнее ударить, это я хорошо знал и часто применял, если была в этом насущная необходимость. А такая необходимость появлялась регулярно. Вопросы, касающиеся ее внешности, Ксения всегда воспринимала особенно остро, как все уродки, не полностью понимающие, что они уродки, но подозревающие это. Я раньше тоже не полностью понимал это, только отдавал себе отчет в том, что она не красавица, и лишь со временем разобрался.

Я сказал, она бы даже подпрыгнула до потолка, несмотря на беременность и общее состояние недомогания, беременностью вызванное, но в это время корпус бывшего вертолета качнулся и чуть было не упал, что ее напугало и заставило сдержать порыв ярости. Но поток слов даже положение корпуса бывшего вертолета сдержать не могло:

– Тебе не в офицерах ходить, а кондуктором в автобусе работать.

– Отвали… – сказал я уже вяло, потому что намеревался к Воронцову вернуться.

– Как ты позволяешь собой какому-то старшему лейтенанту командовать! Олух, неужели не понимаешь…

– Как раз все понимаю, потому и позволяю. Он опытный боевой командир, он в десять раз лучше меня знает, как вести бой, у него в подчинении солдаты.

– А ты здесь старший по званию. После этого, если ты, дурак, командовать начнешь, тебе сразу майора бросят. Да еще и орден какой-нибудь навесят. Старший лейтенант понимает, что ему пора капитаном стать. А ты майором стать не хочешь.

В ее словах была значительная доля правды. Если мы отобьемся и все закончится благополучно, тому, кто будет здесь командовать, наверняка не избежать повышения и по службе, и в звании. И для меня это была бы хорошая возможность выделиться. Но Воронцов уже заявил свои права на общее командование, и в этих притязаниях тоже были солидные основания, пренебрегать которыми не стоило. Но сомнения слова Ксении во мне зародили…

И главное сомнение жило во мне самом – «если мы отобьемся и все закончится благополучно»… Чтобы все благополучно закончилось, следует еще отбиться и дождаться своих. Отбиться нам будет непросто, и я не уверен, что под моим командованием можно это сделать успешно. Нет у меня таких навыков, какие есть у старшего лейтенанта Воронцова. И нет у меня такого опыта, который позволяет принимать правильное решение не задумываясь.

Но получить звание майора раньше времени было бы очень хорошо.

Мне даже показалось, что погоны у меня слегка потяжелели под тяжестью одной большой звездочки, сменившей четыре маленькие. Я даже на погон косо посмотрел.

Я не решил окончательно, как поступить. Следует еще и к самому старшему лейтенанту присмотреться – какие команды будет он отдавать?

* * *

Старший лейтенант Воронцов тоже понимал, должно быть, ситуацию и тоже стремился к внеочередному, но естественному повышению и в должности, и в звании, поскольку по годам, как мне показалось, ему уже пора было бы получить капитанские звездочки – мы примерно одного возраста, и я свои уже недавно получил, но он, к слову сказать, кажется, и не сомневался в своем праве на командование. Пока он показывал себя нормально, хотя я лично видел спорным вопрос о том, где должно находиться командиру тогда, когда бой уже идет, хотя и не высказывал этого вслух, чтобы не выслушивать резкий ответ, как это произошло вначале, когда старший лейтенант сначала охранение выставлял и только потом хотел раненых спускать. Воронцов вместе со мной спускал раненых и убитых, одновременно прислушиваясь к тому, что творится на флангах, пытаясь по автоматным очередям и взрывам гранат определить происходящее, и снова посылал солдат, посылал даже тех, кто сам спуститься из вертолета не мог, и мы вдвоем спускали их, как тяжелых раненых, но потом они уже отправлялись дальше самостоятельно, отправлялись, чтобы готовиться к предстоящему бою. Я не смог бы послать таких в бой. Я и не попытался бы сделать этого с чужими солдатами. И в этом старший лейтенант опять выигрывал как командир. И совсем уж он выиграл, что заставило меня полностью смириться с расстановкой сил, когда объяснил, что хочет предпринять сам. Взрыв дерева-опоры корпуса бывшего вертолета придавит тех, кто находится внизу. Это однозначно. У меня даже мысли такой не возникало, когда я пытался сравнить свои возможные действия с действиями Воронцова. Нет, командир он от Бога, и с этим мне придется смириться. При этом он не просто командир, который правильно расставляет свои силы. Он еще и профессиональный военный разведчик и, одновременно с выполнением своих командных функций, выполняет работу диверсанта. Сам, без солдат… Уронить корпус на головы противнику может додуматься только диверсант, который обязан мыслить не стандартными правилами ведения боя, а теми, что соответствуют ситуации, и не упускать ни единой возможности нанести противнику урон… Свое уважение такому решению я выразил молчаливым согласием.

На этом мы разошлись.

Старший лейтенант Воронцов остался один, а лейтенант Соболенко с отцом Валентином пошли провожать меня до временного лагеря, чтобы я начал там командовать. Место для этого лагеря нашел лейтенант Соболенко, и я сразу отметил, как умело он это сделал. Если здесь и можно было найти что-то подходящее, он нашел именно это. Надо будет по возвращении не забыть отметить лейтенанта в рапорте не двумя словами, а целой темой. Я уже хорошо знаю, как командование читает рапорты о чрезвычайных происшествиях. Если офицер расписывает свои подвиги, рапорт читают сквозь пальцы. Если он описывает высокие боевые качества своих сослуживцев, это воспринимается иначе и сам автор рапорта воспринимается иначе. У нас любят скромность и всегда поощряют ее.

* * *

Лейтенант Соболенко и священник не стали задерживаться в лагере. Только лейтенант спросил, прислушиваясь к то стихающей, то вновь возобновляемой перестрелке ниже по ущелью:

– Как думаете, товарищ капитан, сколько до них?