Миланская Роза - Звева Казати Модиньяни

Роза уже давно повторяла эти слова. Каждый вечер, после семейной молитвы, ее заставляли молиться на коленях, на голом полу, перед ликом Христа, увенчанным терновым венцом, и просить, чтобы Господь милостью своей привел ее в монастырь.

Но дни шли, и девочка чувствовала, как в душе ее рождается непобедимое отвращение к жестокому обряду и жгучая неприязнь к увенчанному терниями Христу, который позволял матери так обращаться с дочерью.

К тому же Розе совсем не хотелось становиться монахиней, а монастыри она терпеть не могла. У нее перед глазами был пример монахини Деодаты, сестры отца. Каждый год Деодата приезжала в «Фавориту» на Рождество и проводила несколько дней в семье брата. Роза смотрела на лик Христов, а видела перед собой длинное, печальное лицо хромой тетки. От монахини пахло ладаном и безлюдной ризницей, а нос у нее был тонкий, загнутый книзу, словно клюв индюшки. Девочка однажды подсмотрела, как сестра Деодата плачет, горько упрекая бабушку в углу, у очага.

— Ах, мама, будь у вас побольше соображения, вы никогда не отдали бы меня в монастырь. Вы сделали свою дочь на всю жизнь несчастной.

— Да я-то думала, что правильно делаю, — призналась смущенная бабушка. — Ты же хромоножка, кто тебя замуж взял бы? А в доме брата, с такой невесткой, житье не сладкое. Прости меня, доченька.

— Знаю, знаю, мама. Знаю, в миру тяжело, но вы не представляете, как страдают в монастыре.

Как ни прославляла монастырскую жизнь Алина, мир не снисходил в измученную душу девочки.

И в этот летний вечер, стоя на коленях перед образом в родительской спальне, Роза отказалась повторять слова матери.

— Не буду, не буду повторять, — упрямо твердила девочка. — И, клянусь, никогда не стану монахиней.

Ошеломленная Алина вгляделась в решительное лицо дочери.

— Грех порождает грех, — произнесла женщина скорее для себя, чем для девочки.

Если бы Алина зачала дочь в богобоязненном страхе, а не в безумии наслаждения, Роза бы не выросла такой. Алину охватило бешенство. Кровь пульсировала у нее в висках, и болезненная тьма замутила разум.

— Не буду монахиней! — твердо заявила Роза.

Алина попыталась сменить тон:

— Ты делаешь больно Христу!

— Пусть лучше ему будет больно, а не мне, — возразила дочь.

— Богохульствуешь! — взорвалась Алина.

— Я говорю то, что думаю!

Роза выдержала тяжелый взгляд матери.

— Господь накажет тебя, — пригрозила Алина.

— Я и так наказана.

Роза вспомнила об Анджело, сбежавшем из дому в тринадцать лет. Но ей сейчас только семь. И куда она пойдет? Ее удерживали в семье вовсе не страх перед неизвестностью или детская слабость. Нет, она останется в «Фаворите», как бы ее ни унижали. Ей надо дождаться письма от Анджело. Роза теперь научилась писать, значит, скоро ее старший брат, единственный, кто давал ей любовь и защиту, появится на дороге к дому. Она бросится навстречу к Анджело, а он раскинет руки, и в его объятиях она наконец обретет покой.

— Вон отсюда! — крикнула мать и жестом ангела отмщения указала дочери на дверь.

Роза встала, пошатываясь, так у нее болели колени и затекли ноги. Неуверенным шагом она двинулась к двери.

Алина не произнесла ни слова. Она смотрела, как дочь переступила через порог, словно Роза входила в геенну огненную, навеки заклейменная грехом. Ужас, ужас за себя и за дочь объял Алину. Оставшись одна, женщина рухнула на колени.

— Мария, Пресвятая Дева, — взмолилась она. — Ты сама мать, просвети меня! Как мне изгнать дьявола из души дочери? Алине пришло в голову привязать девочку к миртовому кусту перед статуей Мадонны, на шее которой блестело серебряное ожерелье. Мать думала, что действует по велению Пресвятой Девы, на самом же деле Алина была одержима собственными навязчивыми идеями.

— Будешь оставаться привязанной весь день, — заявила она дочери. — С рассвета до заката, всю неделю. До тех пор, пока не покаешься в грехах. До тех пор, пока не попросишь Мадонну, чтобы она смилостивилась и позволила тебе стать монахиней.

Иньяцио Дуньяни не стал вмешиваться: для девочки урок скромности не помешает, хотя, конечно, обошлась мать с Розой жестоко. Да и то сказать, характер у девчонки просто невыносимый, наказать ее стоило. Кроме того, Иньяцио не хотелось ссориться с женой. Ивецио и Клементе восприняли наказание Розы как новое развлечение. Они играли с Алиной, как кошки с мышкой. Стоило матери отвернуться, как мальчики тут же мчались развлекать Розу.

Малышка оставалась одна только в послеполуденные часы, когда все в доме предавались сну, а Клементе было запрещено приближаться к хозяйскому жилью. На третий день, как раз во время дневного отдыха, Роза задремала в тени миртового куста. Но спала она чутко, и ее разбудили какие-то звуки: легкий звон, чуть слышный шорох, так непохожий на неумолчное стрекотание цикад, наполнявшее раскаленный воздух.

Роза открыла глаза, притаилась под кустом и увидела молоденькую цыганку в разноцветных лохмотьях. Цыганочка осторожно выдавила стекло, прикрывавшее статую Мадонны, и сняла серебряное ожерелье. Сквозь заостренные, как меч, листья ирисов девочка смотрела, как цыганка прячет в кармане украшение, на мгновение сверкнувшее в солнечных лучах. Потом похитительница быстро преклонила колени, осенила себя крестом и бесшумно, словно она не шла, а летела по воздуху, понеслась по тропинке прочь.

Роза вполне могла позвать на помощь или просто выглянуть из-под кустов и спугнуть воровку. Но она не сделала ничего, чтобы остановить святотатственную кражу, причем девочка и сама не понимала, почему так поступила. Однако она успела разглядеть цыганку, и детская память Розы навеки запечатлела резко очерченный профиль, волосы цвета старого золота, личико с высокими скулами, светлые и прозрачные, как родниковая вода, глаза, порывистую грацию дикого животного.

Роза разглядела вдалеке, в золотистом свете солнца, цыганский табор, двигавшийся по дороге и исчезнувший за поворотом. За раскрашенной бело-голубой кибиткой шагали две женщины с детьми на руках. Их нагнала цыганочка-воровка. Роза сразу решила, что дети — краденые. Ведь прекрасно известно — цыгане крадут и детей.

— Святотатство! — взвизгнула Алина, бросившись на колени и в молитвенном жесте воздев к небу руки.

Роза глядела на мать бесстрастно, не испытывая ни малейшего волнения. В душе у девочки воцарилось безграничное спокойствие. Цыганка, казалось, расплатилась с матерью за ту обиду, что лишила Розу радостей, принадлежавших девочке по праву.

Тут как раз подъехал на тележке Иньяцио. Он осторожно натянул поводья и остановился у решетки сада.

— Что случилось? — спросил он, обращаясь к жене, преклонившей колени на дорожке.

— Воры, — спокойно объяснила Роза, высунувшись из-за миртового куста.

— Что украли? — встревожился отец.