Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли - Кэтрин Уэбб

— Боже мой! Должно быть, он такой храбрый! Но сколько треволнений для родных… он бывал на войне?

— Да, бывал. В самом деле, он очень храбрый, как вы сказали. И недавнее повышение ему принес весьма мужественный поступок, совершенный им в Южной Африке, он действительно доблестный воин.

Глаза Эстер расширяются от восхищения.

— Похоже, он настоящий герой, — говорит она.

— Так и есть, и создается впечатление, что он еще и пуленепробиваемый. За время службы его подстреливали трижды — дважды в него летели стрелы и один раз пуля из винтовки, — и каждый раз он, совершенно невозмутимый, отскакивал в сторону! — Робин улыбается. — У нас уже превратилось в семейную шутку пожелание, чтобы на маневрах он не высовывался вперед. Дважды он получал царапины, какие можно получить на обычной охоте.

Эстер чуть заметно кивает, не вполне его понимая.

— Ранен стрелами?! Господи боже, неужели где-то до сих пор живут подобные дикари? — выдыхает она. — У вашего Уильяма, наверное, львиное сердце.

— Мой младший брат Джон всего три года назад окончил Оксфорд, у него диплом с отличием по медицине. Он постоянно живет в Ньюкасле, где усовершенствовал новый хирургический метод удаления… э-э-э, запамятовал. Кажется, селезенки? Совсем забыл. В общем, какого-то органа, — говорит он, беззаботно взмахивая рукой.

— Боже, какая у вас талантливая семья! — с восхищением восклицает Эстер. — А ваш отец такой же выдающийся человек?

— О да. Он тоже служил в армии, больше сорока лет, многие годы был губернатором в Индии, пока пошатнувшееся здоровье не вынудило его вернуться в более умеренный климат. Отец на самом деле великий человек. Он ни разу не позволил никому из сыновей потерпеть поражение, — отвечает Робин Дюрран, и лицо его несколько мрачнеет.

— С подобным человеком, наверное… трудно уживаться? — отваживается спросить Эстер.

Робин глубоко вздыхает, как будто размышляя над вопросом, затем качает головой.

— Вовсе нет! На самом деле он душка. Я просто хотел сказать, что он всегда учил нас верить в себя, выкладываться на полную катушку. С подобным воспитанием ребенку легче добиться успеха, — поясняет он.

Эстер слегка краснеет, смущенная тем, что неверно его поняла.

— Что ж, очевидно, вы преуспели в… теософии. — Она улыбается. — Я знаю, что на Альберта ваша лекция произвела глубокое впечатление…

— Боюсь, избранная мною сфера деятельности не из тех, какие отцу легко понять. И как мне кажется, точно не из тех, где о человеке можно сказать, что он преуспел, — здесь мы имеем дело с братским человеку творением, с единением равных, с принесением в жертву гордости и личной корысти, — совершенно серьезно отвечает мистер Дюрран.

— Да-да, конечно, разумеется. — Эстер кивает. В короткую паузу вклинивается скрип и щелканье садовых ножниц. — О, кажется, я слышу велосипед Берти! — восклицает она с некоторым облегчением.

Альберт широко улыбается, пожимая руку Робину Дюррану, его лицо пылает от волнения, и Эстер даже не помнит, чтобы когда-нибудь видела его таким. Уж точно не в день их свадьбы, когда на его лице была написана испуганная сосредоточенность, как будто он ужасно боялся сделать или сказать что-нибудь не то. Она рада видеть его таким воодушевленным и с жаром пожимает ему руку, когда он останавливается рядом с нею.

— Вы, конечно же, хотите осмотреть место. Низину на заливном лугу. Я сомневаюсь, правда, что мы с вами увидим кого-то из элементалей сейчас, когда уже так поздно и солнце стоит высоко. Я впервые увидел их на заре, в точности в тот час, который вы в своей лекции называли наилучшим, — говорит Альберт.

— Я действительно охотно осмотрел бы место, — кивает Робин Дюрран. — Но нет нужды идти туда сейчас, если из-за этого придется задержать обед. Что скажете, миссис Кэннинг?

— О, обед не придется задерживать. Ты ведь не станешь возражать, Этти? Это не отнимет у нас много времени, — произносит Альберт раньше, чем Эстер успевает раскрыть рот. Он не сводит глаз с Робина Дюррана, пока говорит, хотя и наклоняет голову к жене, как бы понимая, что так полагается.

— Конечно не стану. Можете делать все, что считаете нужным, джентльмены, — отвечает Эстер. — Я скажу миссис Белл, чтобы подавала обед не в час, а в два. Насколько я знаю, в духовке дожидается отличная баранья лопатка.

— Возможно… я покажусь невежливым, но не могли бы вы также передать кухарке, что я не ем мяса ни в каком виде. — Мистер Дюрран улыбается несколько несмело.

— Не едите мяса? — восклицает Эстер раньше, чем успевает вспомнить о манерах.

— Именно так, не ем. Теософия учит нас, что частица животной природы съеденного скота физиологически входит и сливается с человеком в процессе поглощения его плоти, таким образом огрубляя, утяжеляя разум и тело и сильно затормаживая развитие внутренней интуиции, внутренних сил, — поясняет теософ с обезоруживающей улыбкой.

Эстер на мгновение теряется. Она смотрит на Альберта, который спокойно набрасывает на плечи легкое пальто и хлопает по карманам, убеждаясь, что не забыл носовой платок.

— Что ж, хорошо. Отлично. Конечно, я передам, — бормочет она, почему-то побаиваясь реакции Софи Белл.

Мужчины шумно покидают дом, и, когда дверь за ними захлопывается, Эстер неожиданно остается в полной тишине. Она стоит у окна прихожей, глядя, как они идут по тропинке и сворачивают к лестнице через изгородь. Альберт все время с живостью говорит о чем-то, быстро жестикулируя; Робин Дюрран шагает степенно, высоко подняв голову. Эстер делает глубокий вдох и коротко выдыхает. Как бы ей хотелось, чтобы они позвали ее с собой. Альберт не обернулся у ворот и не помахал, как обычно.

Кэт, стоя у окна гостиной, видит, как уходят мужчины, и на минутку подставляет лицо под солнечные лучи. Она очень хочет согнать с кожи серый оттенок, выжечь его без остатка солнечным светом. Она уже обратила внимание на здешних фермерских жен и детей — какие у них румяные, золотистые лица и веснушки, похожие на крупицы тростникового сахара! Вот такой она хочет быть. Когда она рядом с Джорджем, то холод вытекает из нее. Тот самый холод, смертоносная, липкая гниль. Воспоминания, полные страха и боли. Джордж и солнце — вот два источника жизни, которые помогают ей двигаться и днем и ночью. Она отворачивается от окна и продолжает вытирать пыль, медленно возя мягкой тряпкой по рельефам резного кресла. Ей нравится ощущение гладкого дерева под рукой. На столе письмо, которое писала Эстер, когда пришел Робин Дюрран. Письмо, из-за которого жена викария покраснела, отложив перо. Кэт неторопливо подходит и останавливается перед столом, читая письмо.

Она читает о том, что ее хотят проверять по ночам, спит ли она. От этого сердце подскакивает куда-то к горлу и начинает сильно колотиться. Эстер чувствует, как ее заполняет ярость, ей не хватает воздуха. Чтобы ее проверяли, надзирали за нею, держали в заточении! Она тяжело дышит, слишком рассерженная, чтобы ощутить признательность Эстер за заботу о ее здоровье, за беспокойство из-за ее возможной скрытой болезни. Когда она дочитывает последний абзац, недоверчивая улыбка растягивает рот. Она едва не смеется вслух — не потому, что она бессердечная, — просто повстречать в одном предложении викария и спаривающегося жеребца… В следующий миг она слышит шум за дверью и спешно отходит от стола. Тряпка для пыли зажата под мышкой, и она не успевает взять ее в руку, не успевает притвориться, будто все это время невинно вытирала пыль, когда входит Эстер. На лице жены викария написано смятение, однако при виде Кэт она неуверенно улыбается. Кэт улыбается в ответ, быстро и сдержанно, и спешно выходит из комнаты.