Ольга, лесная княгиня - Елизавета Дворецкая

Ну, так и что же – не я ведь внучка плесковских князей и старшая невеста рода легендарного Одда Хельги!

Я совершенно не ощущала в себе крови этого выдающегося человека, а вот Эльга, казалось, унаследовала ее так много, как только возможно.

Всего через пару дней я узнала, что она сделала еще один решительный шаг вперед.

Как-то она встала с лавки и пошла передо мной; я заметила у нее сзади на сорочке темное пятно и сначала подумала, что это березовый лист пристал. Хотела стряхнуть – и не смогла.

Это оказалась кровь…

Эльга стала взрослой.

Но все-таки этим летом всеобщее внимание было больше приковано не к Эльге, а к Вояне.

Свадьба ее первоначально замышлялась на минувший год, но тем летом умер князь Судогость. А смерть деда невесты, к тому же князя, – такое событие, что свадьбу пришлось отложить до будущей осени. Но Вояна не сильно огорчилась: она получила еще одну зиму на то, чтобы совершенствоваться в ткачестве, готовить рушники и сорочки с вышивкой на подарки жениховой родне.

Вышивали родовое полотенце: слева в виде ветвистого дерева был изображен род невесты, справа – жениха. Во время свадьбы они встанут на полотенце, каждый со своей стороны, чтобы было видно, «на чем стоит» новая семья.

Глянув на вышивку, всякий мог бы сказать, сколько и какой родни у них есть на несколько поколений, живы те сейчас или умерли. Невестину сторону начинают вышивать заранее, а женихову – после обручения.

Эльгина мать достала из укладки свое родовое полотенце с первой свадьбы, где был изображен род ее покойного мужа, отца Вояны; из Плескова приехала баба Гоня со своим таким же полотенцем, еще на поколение старше. За десятки лет красные нити вышивки поблекли, но отбеленный, плотно сотканный лен ничуть не обветшал, лишь немного потемнел. Когда их повесили на стену, чтобы были перед глазами, мы даже оробели: перед нами встала целая роща чуров, тот самый «дремучий лес», где живут их души! И все эти бесчисленные предки, стоящие теперь где-то возле самого истока мира, будто разом глядели на нас и оценивали: что из нас выросло…

Обычно Вояна шила, а баба Гоня рассказывала нам про дедов и бабок, их братьев и сестер с потомством, которые возникали под иглой в виде веточек и значков. Мы с Эльгой посмеивались и тайком подталкивали друг друга: ведь вот эти точечки, ниже «дочернего узла» невесты и справа – мы обе и есть, ее младшие сестры! А вот – Володея с Беряшей, а здесь слева – братья Улька и Минька. Да им больше этих точек и не полагается, пусть сперва выучатся в штанах ходить!

Но теперь бабы Гони с нами уже не было.

После того как прах князя собрали с остывшей крады и погребли в округлом родовом кургане, она сделала то, что собиралась: однажды, на летней заре, вышла из детинца в простом белом платочке, повязанном по-вдовьи, с маленькой котомкой, и ушла по росной траве, с посошком, ничем не отличимая от любой простой бабы в старых годах.

– А куда она? – спрашивал Кетька, незадолго перед этим научившийся внятно говорить.

– К дедам! – с важностью повторяла я ответы взрослых.

– А где они?

– В Закрадье.

– А как туда идти?

– Я не знаю, а баба Гоня знает. Старые люди знают, где деды, потому что они сами старые, им скоро помирать. Когда делаешься таким старым, то тебе становится видно, куда идти, понимаешь? Только для этого надо быть очень старым.

– Как баба Гоня? – помолчав, уточнил Кетька.

– Как она. Не все доживают.

В наших глазах она была не просто старой, а почти древней. Словно сама сошла с того родового дерева, что вышила Вояна…

И вот теперь в Плескове сидел князь Воислав с княгиней Велемирой. Им и предстояло отдать племянницу замуж за будущего главу рода Будогостичей.

Кроме сватовства, этой свадьбе предшествовали неоднократные переговоры, сути которых мы тогда не понимали. По происхождению Вояна годилась быть княгиней, но чтобы все у нее сложилось удачно, к этому замужеству требовалось подготовиться более тщательно, чем ко всякому другому. Мы подслушали, что первая жена Видяты Житинеговича умерла, не сумев дать жизнь наследнику княжьего рода, и нужно было принять меры, чтобы Вояна не повторила этой судьбы.

Заранее мы ничего не знали, все готовилось тайком.

Была ранняя осень, шла жатва.

А мы, дети и девушки, почти все дни проводили в лесу. Собирали грибы, которые потом нанизывали на длинные суровые нити и сушили возле печи; помню, как мы с сестрами шалили, наматывая эти нити себе на шею и гордясь, какие у нас «ожерелья». Помню и Эльгу с этими бусами из грибов на шее – самой смешно, и не верится, что я такое видела.

Володее и Беряше тогда уже сравнялось восемь и девять лет; косы у них были почти такие же, как у Эльги. По утрам, когда я приходила к ним, мы все вчетвером садились одна за другой и принимались расчесывать и заплетать друг другу волосы. Стрыиня Домаша смеялась и звала нас «русалками», а мы бегали по избе в сорочках, с распущенными волосами, гоняясь одна за другой, как и положено русалкам, прятались в тенях осеннего раннего утра, освещаемого лучинкой, и неожиданно выскакивали на середину избы…

С прошлой осени уже мы с Эльгой учили Володею и Беряшу «прясть, ткать и узоры брать». А заодно и Кетьку, поскольку в нашей семье, кроме меня, дочерей не было, и мы с матерью вдвоем не успели бы наготовить полотна на всех. В том краю, если в доме не хватает женских рук, за прялку сажают и маленьких мальчиков.

Но время прясть еще не пришло, и мы все – пять сестер, Кетька, два младших брата Эльги – Улька и Минька, другие дети, девки и бабки из усадьбы, кто-нибудь из моей родни в Люботиной веси – целыми днями пропадали в лесу, собирая грибы и бруснику. У каждого в корзине лежал завернутый в ветошку кусок хлеба на обед, и мы съедали его, усевшись на мох где-нибудь на поляне, запивали водой из речушки да закусывали малиной.

Не забывали мы положить кусочек хлебца и на пенек: хозяевам леса.

Мы болтали, смеялись, братья иногда рычали из-за кустов, пугая нас «волком», а мы гонялись за ними с крапивой…

Вояна, как совсем уже взрослая, унимала наши шалости. И вдруг однажды из-за кустов донесся такой могучий и страшный рев, что побледнели даже братья. А у меня оборвалось сердце: я уже слышала этот голос, и меня мгновенно накрыло знакомое чувство жути.

Со временем приключения трехлетней давности померкли, вспоминались, будто страшный сон. Я сама порой сомневалась: не придумали ли мы с Эльгой свой поход в берлогу в какой-нибудь из долгих зимних вечеров, когда лежали в темноте на полатях с младшими и рассказывали им всякие байки, натянув одеяло до носа, чтобы ловчее было бояться?

И вдруг сон вновь стал явью – столь зримой, что у меня подогнулись колени.

Он вышел из-за елок – мохнатый, с оскаленной пастью, с посохом в лапе – и показался мне таким же огромным, как три года назад, хотя сама я с тех пор заметно подросла. А меня будто сковало: не только страх, но и чувство близости чего-то иного, чуждого, нечеловеческого связали по рукам и ногам…