Ее последний герой - Мария Метлицкая

Он пытался возражать:

– Ну не все же. В любое время и в любом месте были и есть другие. Тебе просто не повезло.

– Мне-то как раз повезло, – жарко шептала она и смотрела на него затуманенными глазами.

– Нашла героя, – удивлялся он. – Да что ты про меня знаешь, если на то пошло? Про все мои компромиссы с совестью, про неблаговидные поступки?

Она мотала головой:

– Ты из поколения героев. Вы жили в такой несвободе и умудрялись творить! Говорить, пусть непрямым текстом, но о главном и вечном. О любви, о дружбе, прекрасными словами. Вы не продавались за деньги. А их, деньги, давали в долг легко и без процентов. Вы читали запрещенные книги, зная, кстати, что за это вам будет. Вы не сдавали родителей в пансионаты, как красиво сейчас называют дома для престарелых. Вы любили от всего сердца. Оставляли бывшим женам квартиры и уходили в никуда ради новой любви. Вы жили в картонных домишках на море: пили дешевый портвейн, рассуждали о жизни, читали друг другу стихи, клялись в вечной любви и вечной дружбе.

После приукрашенной войны, после послевоенного жирного и лакового лубка пырьевских ярмарок, со снопами золотистых колосьев и гусями из папье-маше, после яростно звонких песнопений про богатую и сытную Родину, после целлулоидных героев, которые были либо кристально чисты, либо вымазаны дерьмом с головы до ног, вы впервые заговорили на человеческом языке. Оказалось, не все однозначно – и измены, и предательства иногда совершают не самые подлые люди! Вы рассказали о том, что тихая нежность важнее надоев молока, а вполне приличный человек имеет право оступиться и совершить ошибку. Оказалось, советский человек тоже хочет хорошо одеваться, любит вкусно поесть, мечтает о Париже и голубой нейлоновой водолазке, и – главное – его не все устраивает в жизни! Он не ощущает себя идиотски счастливым, вот в чем дело…

Вы показали наши кухни, где варили кастрюли глинтвейнов и где проходила, собственно, вся жизнь. Вашими героями стали не только стахановцы и депутаты партийных съездов, но и физики, инженеры, поэты и красавицы! Разве этого мало? Разве вы не совершили гражданский подвиг, пытаясь хоть так, часто иносказательно, что-то объяснить? Вы не совершили революций, потому что среди вас не было Че Гевар. Да и слава богу! Вы были так же грешны, как и все остальные, и это вас очень со всеми роднило! Мало? По-моему, вовсе нет.

А эти… Рассматривают пятна на ковролине в номере отеля и жрут по три отбивных, потому что «уплочено». Вы хотели горных вершин и покоряли их. Срывались, обдирали локти и колени, но ползли, чтобы всего лишь поставить на этой вершине флажок. У вас были ценности! И вы в них верили! А у нас… Ни ценностей, ни веры. Вот и вся разница.

Он, разумеется, не соглашался:

– Ну, мать, ты и загнула! Послушать тебя, ни подлости не было, ни предательств, ни денег никто не хотел, ни чужую жену. Всегда – запомни: всегда и во все времена – человек будет хотеть того, чего ему не хватило. Денег, машины, красивой бабы. Успеха. И будет рвать жилы, сметая все на своем пути, чтобы всего этого достичь. И пути к этим целям не всегда устланы розами. Например, вот ты в герои нас записала. А в Доме творчества и баб чужих по ночам в свои комнаты проводили, и пили по-черному. И завидовали друг другу, пытаясь заглянуть в лист, вставленный в машинку соседа: вдруг обойдет, вдруг окажется лучше меня?

– Но среди вас же были герои! – снова горячилась она.

Не согласиться было нельзя. Да, были. Но он-то, как бы сказать помягче, не из них. Believe me, как говорят сейчас.

Не сказал.

* * *

А вместо этого позвонил Жене и попросил денег. Наврал, конечно, с три короба: нужно в санаторий, сердце, ну ты же знаешь.

Женя, добрая душа, разумеется, не отказалась – о чем говорить! «Разумеется, заезжай завтра – мне нужно в Сбербанк. Там пенсия за полгода».

И что? Отказался? Да ни в коем случае! Ее заначку (Славик содержал маму неплохо) – для молодой любовницы. Чтобы свозить ее на море. И отдавать не придется – Женька не потребует никогда.

И вот после всего этого скажите – не подлец?

Самому тошно.

А ведь поехал на следующий день. И вернулся домой с деньгами, очень довольный. Одно слово, герой.

* * *

Потом засел в Интернете и принялся изучать, что оказывалось по карману. Подходили только Турция и совсем непривлекательный Египет. В Турции он когда-то был. Еще в девяностые. Всего четыре дня в Стамбуле.

Обошлась ему тогда поездка в сущие копейки, около трехсот долларов. Поселили их почти в центре, на узенькой шумной улочке – по ней пытались проехать мотоциклы и грузовички, развозящие по лавкам товар. Все они немыслимо гудели, водители орали, высунувшись из окон, и выставляли средний палец.

Номер оказался курам на смех: узкая койка, покрытая несвежим покрывалом, душ за драной клеенкой, рядом побитый унитаз и истертое полотенце, больше похожее на старое дачное ножное.

В три утра, когда он, измучившись в духоте, наконец задремал, прямо под его окном началась погрузка помойных баков. Тоже с криками, жестяным скрежетом и выхлопными газами. Он вскочил, высунулся по пояс и стал орать таким отборным и красочным матом, что водитель мусоровоза заглушил мотор и уставился на него сначала с испугом, а потом с восхищением и уважением.

Утром, на «завтраке» в сыром и полутемном подвале (яйцо, крошечный плавленый сырок, два куска ватного хлеба и растворимый кофе), он безуспешно попытался объясниться с хозяином по-английски. Потом взял за шкирку и как следует потряс. Хозяин все понял и поволок его наверх, в «нумера». Все они не отличались от его. Городецкий отрицательно мотал головой и отвечал резко «ноу».

Видимо поняв, что бодаться с клиентом больше не стоит, хитрый турок, тяжело вздохнув, отвел его на третий этаж. Подвел к единственной двери, почти слившейся с серой стеной, долго возился с замком, наконец распахнул и с тяжелым вздохом сказал:

– Плиз, сэр.

Городецкий сделал шаг и оказался в раю. Оказывается, до рая было совсем близко – пара лестничных пролетов и плохо смазанный замок.

Это была довольно большая комната с балконом, выходившим в тихий и зеленый дворик. Широкая кровать под пологом, телевизор, маленький холодильник и вполне приличная ванная комната.

– Гуд? – грустно спросил хозяин.

Городецкий с достоинством кивнул:

– Гуд, старый лис. Пойдет.

– Май апартаментс, – еще грустнее объяснил турок.

– Твай, – ответил Городецкий. – А ты поживи пока в «май», о’кей?

Турок махнул рукой и вручил капризному русскому ключ.

Весенний Стамбул был прекрасен! И Босфор, И Софийский собор, и Капалы Чарши, многоголосый, пряный, жаркий стамбульский базар.

И еда стоила копейки: он покупал шаурму, плотно набитую мелко настриженной, ароматной бараниной, со сладким луком, помидорами и соленым огурчиком, бутылку местного пива и присаживался на скамейку. Жизнь была. Да и лет ему тогда было куда меньше.