Инквизитор - Кэтрин Джинкс

— Я думаю, это показывает, что вам не чужды человеческие слабости и привязанности, — заметила вдова. Затем, не спросив позволения, она со вздохом уселась на свой сундук для приданого. — Я расскажу вам об этом, потому что, если я попытаюсь это скрыть, вы все равно узнаете. Вы ни за что не успокоитесь, пока не выясните всего. Но я бы попросила вас хранить это в тайне, отец Бернар, это не для посторонних ушей.

Ко мне наконец вернулся дар речи. С превеликим удовольствием я сообщил ей, что такого обещания дать не могу.

— Неужели? — Она на мгновение задумалась. — А вы кому-нибудь еще рассказывали о моей дочери?

— Пока нет.

— Значит, вы умеете хранить тайны, — сказала она.

Что за похвала! Я, инквизитор еретической греховности и бессменный на протяжении многих лет исповедник бесчисленной братии — я, Бернар Пейр из Пруя — удостоился признания как человек, умеющий хранить секреты!

Внезапно гнев мой иссяк, и все это даже показалось мне забавным. Дерзость этой женщины была столь велика, что невольно вызывала восхищение.

— Да, — согласился я, складывая руки на груди. — Я умею хранить тайны. Но с какой стати я должен хранить вашу?

— Потому что она не только моя, — ответила она. — Видите ли, моя дочь — это дочь Августина.

Поверьте, сначала я не до конца постиг смысл этого откровения. Но потом, лишь только ее слова проникли в глубины моей души, мое тело отказалось мне повиноваться, и я должен был опереться о стену, чтобы не упасть.

— Она родилась двадцать пять лет назад, — продолжала вдова будничным тоном, не давая мне собраться с мыслями. — Мне было семнадцать — единственной дочери богатого торговца сукном. И я была очень набожна. Я хотела стать монахиней. Мой отец, желавший рождения внука, старался убедить меня выйти замуж, но я находилась под сильным впечатлением от историй о девственных священномученицах. — После этих слов Иоанна едва заметно улыбнулась. — Я видела себя второй святой Агатой, понимаете? Мой батюшка в отчаянии обратился к отцу Августину, с которым он был знаком. В то время Августину было сорок два года. Он был высок и статен, как принц, и учен. Он… у него был огонь внутри, — сказала она, помолчав, — и он пылал в его глазах. Как его глаза будоражили меня! Но не забудьте, что я была очень набожна. И юна. И красива. И глупа. И когда мы говорили о любви к Господу, я думала о любви к Августину. Тогда мне казалось, что это одно и то же.

Вдруг она громко рассмеялась и недоверчиво покачала головой. Однако ее недоверие не могло сравниться с моим. Пытаясь вообразить себе отца Августина в роли пылкого и здорового предмета девичьей страсти, я потерпел полную неудачу.

— Он обещал батюшке, что заглянет ко мне в сердце и увидит, воистину ли я невеста Христова, — объясняла вдова. — Мы беседовали несколько раз, сидя в отцовском саду, но только о Боге и Христе и о святых. О любви духовной. Я могла бы слушать его речи о чем угодно, даже если бы он без конца повторял только одно слово!

Она снова умолкла. Пауза так затянулась, что я должен был прервать ее.

— И что дальше? — спросил я.

— А дальше он решил, что мне не стоит идти в монашки. Он, должно быть, догадался, что я влюбилась в него: наверняка он увидел меня, какая я есть — взбалмошная девчонка с головой, набитой глупостями. Так или иначе, он сказал моему отцу, что мне лучше выходить замуж. И мне он так сказал. И он был прав, совершенно прав. — Вдова кивнула, в подтверждение своих слов, и вдруг сделалась серьезной; она смотрела мимо меня, на стену за моей спиной. — Но все равно я была очень несчастна, я чувствовала, что меня предали. Однажды, столкнувшись с ним на улице, я даже не взглянула на него и не заговорила с ним. Я прошла мимо. Такой по-детски глупый поступок. Но, поверите ли, отец мой, — и она снова улыбнулась, — поверите ли, он ужасно обиделся! Думаю, я уязвила его гордость. Он пришел к нам в дом, я была одна, и мы поссорились. Конец нашей ссоры был вполне предсказуем: я расплакалась, он обнял меня… ну, вы догадываетесь, что произошло потом.

Я догадывался, но старался не думать об этом. Грязные мысли едва ли лучше грязных поступков.

— Это было только однажды, потому что… ну, потому что он стыдился. Я знаю, что он так и не простил себя; он ведь нарушил свой обет. А потом я поняла, что у меня будет ребенок. Я никому не сказала, но это такое дело, которое долго не скроешь. Мой отец увидел, что случилось, и бил меня до тех пор, пока я не выдала имя Августина. Бедного Августина услали прочь, я так и не узнала куда. Его настоятель не желал, чтобы скандал запятнал Августина или их обитель, и эту историю, милостию Божией, удалось сохранить в тайне. Что же до меня, то при помощи огромного приданого мой отец уломал Роже де Коссада взять меня в жены и опекать моего ребенка. Моего единственного ребенка. Мою дочь.

Такова была история Иоанны. Я поверил ей, я верил каждому слову, хотя воображение отказывало мне (слава Богу), когда я пытался представить себе отца Августина, страстно обнимающего семнадцатилетнюю девушку. Так же мне трудно было увидеть наивную и пылкую девушку в этой женщине, которая сидела на своем сундуке для приданого, такая спокойная, такая сдержанная и уже явно миновавшая пору расцвета. Казалось, что она рассказывает о совершенно другом человеке.

— А ваш муж — он уже умер? — спросил я.

— Он умер, и его брат завладел домом, хотя наследство моего отца принадлежит мне. Семья Роже всегда меня недолюбливала. Они подозревают, что не он отец моей девочки.

— Но что же вы делаете здесь? — Этот вопрос самым первым пришел мне в голову. — Вы приехали сюда из-за отца Августина?

— О нет! — впервые она действительно оживилась: она подняла руки и сцепила их под подбородком. — Нет, нет. Я понятия не имела, где он находится.

— Тогда почему?

— Из-за дочери. Мне нужно было пристанище для дочери.

Путем осторожных, но настойчивых расспросов мне удалось выяснить, что ее дочь, хотя милая и прелестная девушка, всегда была «немного не в себе». Даже в детстве ее беспокоили кошмары, у нее бывали внезапные приступы гнева и периоды необъяснимой апатии. Назидательные речи вызывали у нее громкий плач и попытки самовредительства. В двенадцать лет ей «явились дьяволы», и она стала кричать от страха при приближении своего кузена, говоря, что он окружен «черным ореолом». С годами ее беды только умножились: она падала на землю, брызгала слюной, визжала и прикусывала язык; порой она сидела в углу, раскачиваясь взад-вперед и бормоча бессмыслицу; иногда она начинала издавать вопли без очевидной причины.

— Но все равно она хорошая, — настаивала Иоанна. — Такая милая, славная, скромная девочка. Она никому не причинила зла. Она как маленький ребенок. Я не могу понять…

— «Дивно для меня ведение Твое, — высоко, не могу постигнуть его!»[54]Неисповедимы пути Господни, Иоанна.

— Да, я уже это слышала, — с досадой ответила она. — Я ходила к священникам и монахиням, и они говорили, что Бог может наказывать жестоко. Иные утверждали, что в нее вселился дьявол. Люди закидывали ее камнями на улице, потому что она визжала и плевалась. Мой муж так боялся ее, что отказывался впускать ее в дом. Никто не хотел жениться на ней. У меня не было выбора: ее отослали в монастырь. Она хотела поехать, и я думала, что ей это поможет. Я отдала Церкви все ее приданое. Если бы я дала меньше, ее бы, наверное, не взяли.