Навстречу завтрашнему дню - Сандра Браун

Направляясь к лестнице, расстегнула обшитые тканью пуговицы на блузе. Вдруг громко зазвонил звонок.

Первой ее мыслью было: наверное, я что-то забыла в машине.

Поспешно вновь застегнув блузу, она приоткрыла дверь и выглянула.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — ответила она.

Ее рука инстинктивно потянулась к выключателю, чтобы потушить свет на крыльце.

Из внезапно наступившей тьмы до нее донесся его голос с легким оттенком насмешки:

— Думаешь, за нами следят?

— Не знаю. Может такое быть?

Она скорее почувствовала, чем увидела, как он беспечно пожал плечами:

— Хочу рискнуть.

Она посторонилась и пустила его в дом. Он сделал три шага в комнату и бросил оценивающий взгляд вокруг. Кили гордилась своим домом. Еще десять лет назад беспорядочно построенное здание находилось в плачевном состоянии, но его купили и разделили на два отдельных кондоминиума, затем отреставрировали и модернизировали, а когда три года назад она купила свою половину, то декорировала ее по собственному вкусу.

Внешний вид здания служил типичным образцом раннего новоорлеанского стиля с характерным для него использованием красного кирпича, белых ставень и декоративных черных железных решеток на окнах и вокруг узкого балкончика верхнего этажа. Кили обставила его, со вкусом комбинируя старое с новым. Предметы старины из древесины фруктовых деревьев, которые она выискивала на чердаках или в магазинчиках где-нибудь на окраине, стояли вперемежку с современными изделиями. Абсолютно белые деревянные панели подчеркивали песочный цвет стен. Приглушенные оттенки розового, голубого и зеленого использовались как ударные цвета, на них делался акцент в декоративных подушках, в заключенных в рамки гравюрах и в набивной ткани, покрывавшей одну из стен в столовой. Все это производило прекрасное впечатление.

— Мне нравится твой дом, — не поворачиваясь, заметил Дакс. — Он похож на тебя.

— Неужели я похожа на стосемилетнюю старушку?

Тогда он повернулся к ней, и она увидела, как в его глазах поблескивают озорные огоньки.

— Просто поразительно, как это вы, реликвии, умудряетесь так хорошо выглядеть. — Он снял пальто и вернулся к двери, чтобы повесить его на медную напольную вешалку, затем медленно повернулся, и вот они стоят лицом к лицу.

Возможно, прошли часы, годы, даже вечность, а может, всего несколько секунд, как они смотрели друг на друга. Во всяком случае, этого оказалось достаточно, чтобы выразить страстное желание, стремление друг к другу и разочарование — словом, все чувства, испытываемые каждым из них с тех пор, как они виделись последний раз.

Иллюзия внешних приличий была отброшена, осталось только неприкрытое желание, которое они испытывали друг к другу. Не было ни сторонних наблюдателей, ни норм, ни условностей, которые необходимо соблюдать, — на какое-то мгновение остались только они, и они, отбросив угрызения совести, поддались влечению, продолжавшему преследовать их, и жили только текущим мигом.

Он медленно протянул руки и сомкнул их вокруг нее. Ее руки легли ему на плечи. Тела их слились.

Опустив голову, он уткнулся лицом в ее волосы, в ухо, в шею. Губы его заскользили по ее подбородку, затем вверх по скуле, по лбу и вниз по носу до тех пор, пока не остановились в уголке губ.

— Я не могу держаться вдали от тебя. Я пытался, но не смог.

Его губы сомкнулись вокруг ее рта, а ее губы открылись, словно цветы распустились. Казалось, он черпал из нее жизненно необходимые запасы энергии. Она гордилась своей способностью подпитывать его и надеялась, что он не пресытится ею.

Его язык привел в беспорядок ее чувства, то глубоко погружаясь, то словно поддразнивая быстрыми неуловимыми выпадами. Чувственные ласки его языка все продолжались и продолжались, лишая ее возможности дышать и в то же время возвращая ее к жизни. Каждая клеточка ее тела пробуждалась под воздействием его прикосновений, его запаха, его вкуса и тихих стонов, вырывавшихся из его горла. Ее груди наполнились желанием, словно груди матери — молоком. Они жаждали, чтобы их избавили от этого волнующего чувства. Чрево же, напротив, сжималось от неясного ощущения пустоты, которую необходимо было заполнить.

Его руки расслабились, но только для того, чтобы обхватить ладонями ее лицо, и он вгляделся в ее полные слез глаза.

— Почему ты так поступила со мной, Кили? Почему ты уехала, не попрощавшись? Неужели ты не понимаешь, как я волновался в аэропорту? Откуда мне было знать, не похитили ли тебя или не случилось ли какого-то иного несчастья? В мозгу всплывали ужасные сцены самых страшных кошмаров. Почему ты так поступила?

— Дакс, — тяжело вздохнув, сказала она, — я подумала, будет лучше, если мы никогда больше не увидимся наедине. Наши отношения… стали выходить из-под контроля.

— Я сожалею по поводу того, что произошло после того, как мы покинули Маунт-Вернон. Я никогда не сделал бы ничего такого, что могло причинить тебе боль или оскорбить тебя. Бог мой! Я просто хотел извиниться перед тобой. Я пытался, но ты сняла трубку, а на следующий день мне не представилось возможности.

Несколько мучительных мгновений его пальцы легко скользили по ее лицу, словно изучая его.

— Несмотря на все то, что говорят обо мне соперники, у меня в действительности есть моральные принципы. Я понимаю, что ты жена другого. Если бы ты была моей женой, я убил бы любого, кто осмелился бы прикоснуться к тебе. — Он снова обнял ее, чуть не задушив в объятиях. — Но Боже, прости меня, я так хочу тебя.

— Проси и у меня тоже прощения, Дакс.

Ему не потребовалось второго приглашения. Язык его, миновав ее губы, ворвался к ней в рот, словно опаляющий факел. Тело его плавилось, сливаясь с ее телом, и от этой близости казалось, будто сердце вот-вот остановится.

Она чувствовала, что ускользает из мира, удерживаемого гравитацией, в мир какого-то шального блаженства. Его губы уносили ее за пределы той границы, где властвовали угрызения совести и сожаления, и ей не хотелось оттуда возвращаться. Без якоря, без руля и без ветрил она носилась по морю страсти. В свои тридцать лет она никогда прежде не знала исполненной соблазна власти мужского прикосновения. Желание бушевало в ее венах, ища выхода, электризуя ее нервные окончания до тех пор, пока они не загудели.

— Ты прекрасна, — сказал он, по-прежнему прижимаясь губами к ее рту. — Когда мы танцевали, мне очень хотелось сделать так. — Его голова склонилась, и он поцеловал ложбинку между ее грудей чуть выше края бюстгальтера. Его голова чуть покачивалась, невероятно медленно, и она почти испытывала боль, когда он ласкал ее не только губами, но и носом и подбородком. Одна рука опустилась ей на грудь и принялась медленно, лениво ее массировать, одновременно осыпая поцелуями изгиб другой груди. Он целовал ее снова и снова, спускаясь все ниже и ниже до тех пор, пока…