Портрет кавалера в голубом камзоле - Наталья Солнцева

– Этого я не знаю, – развел руками банкир. – Москва слухами полнится. И потом, что за секреты? Ты картины собираешь, а не государственные тайны.

– Он ни одного полотна не видел, а покупать собирается. Вслепую, что ли? Выставок я не устраивал, каталогов не печатал, в Интернет не выкладывал. Экскурсий по дому не вожу…

– Меня бы хоть раз в галерею пригласил, – обиженно поджал губы Федор Петрович. – Мы ведь не чужие друг другу.

– Ты не интересовался. Да к тому же постоянно меня высмеивал.

– Я шутил. Где твое чувство юмора, Валера?

Неуклюжие попытки банкира оправдаться были шиты белыми нитками.

– У меня нет дорогостоящих полотен, – сказал Зубов. – Картины крепостных художников не котируются на рынке предметов искусства. Это не Ренуар, не Ван Гог, не Матисс. С чего бы твоему французу раскошеливаться? Ради копеечной прибыли ты бы утруждаться не стал.

– Конечно нет…

– Пустой у нас разговор получается.

– Неужели ты меня не проводишь в галерею? Хотя бы из приличия?

Хозяин дома задумался, поглядывая на недопитую бутылку водки. Какие-то мысли неторопливо ворочались в его тяжелой с похмелья голове.

– А ты не боишься, Федя?

– Чего бояться-то? Я человек трезвый, рассудительный… меня в омут собирательства не затянет.

– Ну, пойдем, коль не шутишь…

Черный Лог.

Глория все чаще засиживалась в мастерской, и Санта не мог дозваться ее то к обеду, то к ужину. Он старался не докучать хозяйке, а та – не обременять великана лишними просьбами. Впрочем, она училась обходиться малым, познавая прелести тихой уединенной жизни.

«Ты не скучаешь по Москве?» – как-то спросил ее Лавров.

«Нет. Абсолютно! – чистосердечно призналась она. – Кажется, я всегда мечтала именно о таком домике в глуши, где даже мобильная связь не работает. Сразу столько времени появилось. Я просто купаюсь в нем! Никогда раньше я не давала воли своим мыслям… не посвящала целые дни своему внутреннему миру. В суете, в вечной спешке, в расписанных по минутам днях есть нечто дьявольское. Человек перестает принадлежать себе и становится частью какой-то чудовищной машины, которая перемелет его в прах, если он не остановится. Ты не находишь?»

Лавров не знал, что отвечать на такое. Глория же как будто и не ждала от него ответов. Она изменилась и продолжала меняться. Переселение в Черный Лог еще больше усугубило разрыв между ее прошлым и настоящим. Лавров заметил, что она стала еще желаннее, еще соблазнительнее, чем прежде.

«Она приворожила меня, – думал он, пугаясь своей привязанности к ней. Теперь не один покойный карлик, но и Колбин казался ему соперником. Он ревновал уже к двоим, ужасаясь этому наваждению и будучи не в силах противостоять ему. – Она ведьма! Ведьма! Что-то же привело ее в этот чертов дом! Между ней и бывшим хозяином есть много общего. Просто я не умею уловить, определить это общее… то, что роднит их на невидимом уровне, недоступном моему пониманию. Я ей не нужен. Она пользуется мной, как пользуется Сантой. Я – Санта, только для внешнего мира, для Москвы, для поездок и встреч, на которые ей жаль тратить свое время».

Но он не помышлял освободиться от этой оскорбительной и сладкой зависимости. Он сознательно погружался все глубже и глубже в пучину, словно ныряльщик за раковинами, ловец жемчуга. Тот хотя бы знал, какая добыча его ждет. А Лавров действовал импульсивно, подвластный чужой воле и собственному вожделению.

По ночам ему снились эротические сны. Днем он едва успевал справляться с работой в компании и с поручениями Глории, отдавая предпочтение последним. Частный сыск оказался неожиданно захватывающим занятием. Лавров делал вид, что злится, тогда как на самом деле с удовольствием играл роль детектива. Всю добытую информацию он излагал в лаконичных письменных отчетах.

«Иначе забуду или упущу детали, – объяснил он Глории. – Мне так легче. Написал, и с плеч долой!»

Она не возражала.

Поселившись в Черном Логе, она узнавала жизнь с иной, непривычной стороны. Не снаружи, а изнутри.

В той глубине, куда она заглядывала, открывались тайные лабиринты, длинные, запутанные и темные. Она блуждала по этим бесконечным коридорам без смысла и цели… но постепенно то тут, то там брезжил свет, и появлялись и смысл, и цель. Она убедилась, насколько легко свернуть в ложный туннель, оказаться в тупике или бродить по кругу, возвращаясь на одно и то же место.

Глория перестала винить себя в смерти Полины Жемчужной. У каждого – своя судьба, и она за других не в ответе. Но освободиться от ответственности за тех, кого еще можно было спасти, она не могла. Да и деньги, уплаченные Жемчужной за предсказание, Глория посчитала авансом за разоблачение убийцы. Теперь это стало для нее не просто делом чести, но экзаменом на зрелость, на право занимать дом Агафона и называться его преемницей.

Она как бы проверяла, испытывала себя, желая убедиться, что действительно обладает неким даром, полученным в момент смерти карлика. Что это не мрачный и жестокий розыгрыш, а неоспоримый факт. Что она не тронулась умом и все ее прозрения не бред воспаленного мозга. Куда ее заведет сей дар, Глория старалась не думать.

Отчеты Лаврова были скупы, лишены эмоциональной окраски и тех неотъемлемых мелочей, которые порой красноречивее слов. Они давали общую картину, не позволяя проникнуть в область чувств и мыслей участников драмы. В конце каждого отчета Роман делал приписку с собственными выводами.

Эти выводы редко совпадали с выводами Глории.

«Забудь о заключениях ума, – вещал карлик, незримо наблюдая за ней и каким-то образом внедряясь в ее сознание. – Положись на чутье. Оно не подведет!»

Глория не обольщалась по поводу своего чутья. Эта способность, как и любая другая, требовала тренировки. Ум с его коварными подсказками весьма успешно вставлял палки в колеса ее интуиции. Как отрешиться от привычного и отдаться на волю неизведанного?

Читая отчеты начальника охраны, она попадала под влияние его логики, становилась пленницей чужих рассуждений. Отделить зерна от плевел оказалось нелегкой задачей.

Лавров постоянно подшучивал над ней и не упускал случая указать на огрехи. Являлись ли их разногласия «ошибками» Глории или, наоборот, правильной точкой зрения, судить было рано.

– Ты встречался с Шанкиной, врачихой, которая вымогала у Полины деньги? – спросила она Лаврова, когда тот привез ей очередной отчет.

Вопрос вызвал у него неудовольствие. Он опросил почти всех сотрудников театра, которые ничего не добавили к уже известным сведениям. А до Шанкиной руки не дошли.

– Во-первых, у меня есть основная работа, если ты помнишь. Я не могу целый день мотаться по городу по твоим нуждам. Во-вторых… я не уверен, что речь шла о ребенке, – заявил он, повторяя собственные же выводы. – Жемчужную шантажировала Наримова! Это установленный факт. Она сама призналась.