Хлопок одной ладонью - Николай Кукушкин

Как и бактерии, мы во многом подражаем своим предкам. И все-таки каждый человек уникален и отличается от родителей по всем статьям, от отпечатков пальцев до свойств характера. Если бактерии наследуют все параметры родительского организма, то люди наследуют скорее общие принципы его устройства. А это дает нам больше свободы двигаться, мыслить и спрашивать: «А для кого это все?» Человек слишком свободолюбив, чтобы всецело плясать под генетическую дудку.

У бактерий нет других мотиваций, кроме генетических. Для бактерии нет смысла в вопросе, делает ли она что-то для себя или для своего рода – это для нее одно и то же. Но человек может идти против генов, против прошлого, против воли собственной семьи.

Откуда в нас это свободолюбие?

Ошибки Ланнистеров

Чтобы понять, в чем проблема близкородственных браков, нужно знать одну ключевую деталь нашего устройства. Мы состоим из диплоидных клеток. Это означает, что в каждой клетке нашего организма по две штуки каждой из хромосом, а значит, по две штуки каждого гена. Но эти две штуки – не просто копии. Парные, или гомологичные, хромосомы – два независимых архива, заполненных разными версиями, или аллелями, одних и тех же генов. Один из архивов достается нам от отца, другой – от матери.

Каждый человек носит у себя в геноме массу ошибок, или мутаций. Но, поскольку генов очень много, каждая конкретная ошибка очень маловероятна. Если у вас два варианта каждого из генов, то почти наверняка на каждую мутацию найдется запасная версия без ошибки, и никаких проблем не будет. Но если родители – близкие родственники, то их гены изначально похожи, поэтому с большой вероятностью мутации у них в одних и тех же местах. Вероятность, что ребенок останется без резервной версии нужного гена, резко повышается.

Этим и опасен инцест: он как бы обнажает мутации, замаскированные диплоидностью. Из-за этого в близкородственных браках гораздо чаще рождаются больные дети1–3.

В чем тогда состоит смысл «очистки крови», практикуемой Таргариенами в «Игре престолов», а также селекционерами собак или любых других породистых животных? Опять-таки вопрос в том, для кого мы делаем то, что мы делаем. Инцест – это плохо с точки зрения людей, рожденных с уродствами и страшными болезнями, но хорошо с точки зрения их рода – дома Таргариенов или, например, породы фокстерьеров. Уроды и больные не оставляют потомство, а значит, прекращают движение своих аллелей в будущее, тем самым отсеивая их из «крови», то есть пула генов. Инцест как бы концентрирует загрязнения, растворенные в стакане генетической воды, отчего они выпадают в осадок, а вода становится чище4.

Почему Таргариенам можно, а Ланнистерам нельзя? Потому что Ланнистеры думают о себе и своих детях, а Таргариены – о целом роде. Инцест может быть хорошей идеей, только если на нем основана вся твоя родословная и интересует тебя ее дальнейший успех в далеком будущем. В краткосрочном же интервале, и с точки зрения отдельно взятых детей от близкородственного брака, в нем нет ничего хорошего.

Последствия близкородственных браков, точнее их отсутствие в других браках, иллюстрируют очередное принципиальное отличие нашего организма от бактерии. Благодаря этому отличию мы не копии своих родителей, а уникальные, невоспроизводимые личности.

Мы не просто наследуем свои гены от предков. Мы наследуем по половине генов из двух независимых источников. По сравнению с бактериями мы – организмы-химеры, несущие в себе не просто волю предыдущих поколений, а нашу собственную, уникальную, случайно выпавшую нам из родительского генома комбинацию мотиваций. У этого случайного смешивания генов есть название: половое размножение.

Я помню чудное мгновенье

В какой-то момент два наших одноклеточных предка слились в одного. Это стало возможным благодаря все тому же новомодному мембранному аппарату, который незадолго до этого позволил археям из Асгарда стать эукариотами: проглотить митохондрию, окружить ДНК ядром и заполнить себе клетку пузырями-органеллами. Большинство архей и бактерий покрыты броней клеточной стенки. Предки же эукариот сбросили эту броню и вместо этого отрастили цитоскелет – подвижные клеточные кости, на которые, как на растяжку, натянута мягкая мембрана. Цитоскелет позволяет контролировать ее изгиб, движение и почкование. А такая подвижность мембран позволила двум эукариотам слиться, смешав содержимое своих клеток в одну клетку-химеру.

В живой природе почти всё начинается со случайности, но почти все случайности ничем не заканчиваются. Можно предположить, что так было и тут. Наверняка слияния двух или даже нескольких клеток случались и раньше. И наверняка в большинстве случаев на этом сексуальные приключения участвующих клеток заканчивались: поплавает-поплавает клетка-химера – и сгинет. Но однажды в химере что-то щелкнуло, и она стала делиться – сама, целиком. С двумя наборами генов, которые раньше воспроизводились независимо друг от друга. В этот момент случайно слившиеся клетки превратились в нечто новое – диплоид. Два ее набора хромосом стали наследоваться как один[11]5.