Средневековая история. Цена счастья - Галина Гончарова

Как ты можешь быть таким жестоким, мой золотой принц?

Могу, моя королева. Могу, мое ясное солнышко. Я приговорил к смерти свою дочь и внуков, да. Но ведь не я начал первым. Я невиновен в смерти Эдмона, видит Альдонай. Но Амалия решила мстить… и ладно бы мне!

Увы, любой король – прежде всего король, а потом уже человек. И грязные, кровавые, жестокие решения – это прерогатива короля, который будет принимать их, чтобы через тысячу лет какой-нибудь сопляк сказал: «Ужасная жестокость!» И ни секунды не задумался, что появился на свет благодаря такому вот Эдоарду, который не только принимал страшные решения, но и не стеснялся их исполнять.

Ну и плевать на его мысли. Главное – что такой мальчишка рано или поздно будет, а что там станут думать потомки… Были бы!

И была бы Ативерна. Это – главное.

Лиля ждала Ганца за дверью королевской спальни. И вопросы посыпались одновременно:

– Что с Ивельенами?

– Он будет жить?

– Как мои люди?

– Что ждать от королевского здоровья?

Мужчина и женщина заговорщически переглянулись и фыркнули. Потом Лиля взъерошила волосы и отчиталась:

– Жить будет. Хворь у него хоть и болезненная, но жизни сильно не угрожает. Тут главное – не запускать. Тогда где-то дней за десять – пятнадцать встанет на ноги.

– А передвигаться?

– В любое время. Но лучше с помощью и под обезболивающим. Первые дни вообще лучше полежать.

– Ага…

– А Ивельены?

– Всех казнят. Романа и Джейкоба отдадут вам на воспитание.

– Мне? Как?! Казнят?!

Ганц удивленно посмотрел на графиню.

– Ваше сиятельство, а смуты и бунты – лучше?

Лиля спрятала лицо в ладонях.

– Но дети…

– Вы же сами все знаете.

Лиля вздохнула. Развернулась… Ганц поймал ее за опустившуюся руку.

– Ваше сиятельство…

И таким постаревшим в один миг показалось ему лицо графини.

– Не надо, Ганц. Я ничего не сделаю. Мне просто больно… пусти.

Спустя час личный камердинер короля, доверенный и даже посвященный в некоторые секреты, нашел графиню Иртон скорчившейся на подоконнике за занавеской.

Женщина выглядела краше в гроб кладут. Лицо осунулось. Между бровями маленькая морщинка, на щеках следы от слез…

– Ваше сиятельство, пожалуйте к его величеству…

Лиля слезла кое-как с подоконника, поправила платье… и не удержалась.

– Как вы думаете, жестокость – это привилегия королей?

Старый слуга не удивился. За свою долгую придворную жизнь он и не такое слышал.

– Я думаю, ваше сиятельство, это беда всех королей.

Эдоард пристально посмотрел на Лилю, когда она вошла в комнату.

М-да… Плакала? Волосы растрепаны, глаза больные и красные…

– Что случилось, графиня?

– Все в порядке, ваше величество.

– Неужели?

Лиля опустилась на колени рядом с кроватью.

– Ваше величество, отпустите меня домой? В Иртон?

– Почему?

Лиля молчала.

– Графиня…

Это было произнесено настолько жестко, что Лиля вздохнула.

– Амалия. И дети. И… я все порчу! Я везде приношу беду, я не хочу так больше! Лучше бы я умерла…

Слезы хлынули потоком.

Эдоард нахмурился.

– Нет…

– Если бы не я…

Лиля плакала взахлеб, слизывая слезы и некрасиво вытирая нос полотенцем. Ее слезы были непритворными. При мысли о Сэсси, Джесе, больной девочке на душе так мерзко становилось, что хоть головой в прорубь. Король молча наблюдал этот цирк. Эдоард не только был неплохим правителем, он еще знал, что женщине не надо мешать рыдать. Сама придет в себя, а будешь успокаивать – истерика затянется на несколько часов.

И его мудрое величество оказался прав. Минут через пятнадцать Лиля высморкалась в полностью изгвазданное полотенце и кивнула.

– Ваше величество, простите.

– Вылечите меня, графиня. Потом поговорим. И запомните: не вы это начали. Вы просто защищали свою жизнь. И Миранду.

Лиле стало стыдно. Реально стыдно. Перед ней больной человек, ее пациент. А она тут что развела?

Итак… Подушки поправить, болеутоляющее дать, пульс проверить, давление… вообще, можно было его посчитать линейкой и иголочкой. Если уж очень упрощать. Но вот беда… эталона не было. Хорошо, когда метрическая система тебе в помощь. А тут как? Какая тут длина меридиана?

Эх…

«Что ж я за дура – и почему не ходила на факультативы по астрономии и не уделяла внимания физике? Дура я, дура…»

Эдоард медленно засыпал. Боли почти не чувствовалось. Хотя графиня и предупредила, что это временно. Но даже так лучше чем ничего.

Отпустить ее… Ну-ну… нет, может, так и лучше. В Иртоне ей проще, чем при дворе, а новинки он может получать и оттуда.

Но!

Чтобы Лилиан была безопасна для короны – она должна оставаться графиней Иртон. Только вот зная Джерисона… Лилиан уже столько раз по его репутации одним своим появлением потопталась. Первая их встреча должна пройти под наблюдением короны. Или лично короля.

К тому же надо пристроить к ней внуков… И не к кому больше, и Миранде у нее хорошо.

Столько всего сделать надо… Умирать совершенно некогда.

Ганц тоже чувствовал себя мерзко. И особенно – когда входил к Амалии в камеру. Но и переложить это на кого-то другого не мог.

– Госпожа, я должен сообщить вам, что за покушение на короля, на графа и графиню Иртон, за подготовку попытки переворота и прочее вы приговорены к смертной казни.

Амалия кивнула. Медленно встала.

– Мои дети? Они останутся живы?

Ганц промолчал. Амалия подалась вперед.

– Прошу вас! Я все сделаю, но их за что?!

Ганц молчал. За его спиной стоял палач. Так распорядился король. Никакого яда. Смерть должна быть несомненной, а яд…

Это скорее последнее милосердие. Яд часто дает осечки, заставляет умирать медленно, мучительно, пусть лучше удавка в умелых руках. Пара минут – и все кончено.

– Лэйр Тримейн! – Амалия упала на колени.

Ганц покачал головой:

– Не все ваши дети умрут. Пусть хотя бы это…

– Кто? Джес?

– Трое старших.

– Нет!!! – В синих глазах метнулась боль. – Только не мои дети! Прошу вас!! Я все сделаю, что вы пожелаете!!!