Княжеский отбор для ведьмы-дебютантки - Ольга Иконникова

Дверь ателье распахивается, выпуская Настасью Павловну и Ирину Николаевну, и мы с Назаровым отскакиваем друг от друга.

Я сажусь в карету. Дамы щебечут, обсуждая покупки, но я не слушаю их. Я думаю о Соне. Каково ей будет услышать эту новость?

Мы отправляемся в путь с рассветом. Я не прочь еще немного поспать, но Дубровина беспокоится, что мы не прибудем в имение князя к назначенному времени.

— Его сиятельство весьма ценит пунктуальность, — заявляет она, когда мы садимся в карету. — Было бы дурным тоном в первый же день визита вызвать его неудовольствие.

Кольцова, разумеется, с ней соглашается. Да и я не возражаю. Тем более, что путешествие в карете на дальнее расстояние позволяет добрать несколько часов сна.

По моему настоянию, мы берем с собой и Захара Кузьмича (он размещается на козлах рядом с кучером), и Арину. Настасья Павловна идет на это неохотно — моя горничная кажется ей недостаточно вымуштрованной для такой ответственной поездки.

В наше время мы преодолели бы расстояние между Петербургом и Елагинским за пару часов на электричке. Тут же мы прибываем к месту назначения только к обеду.

Меня укачало, и всё, о чём я мечтаю — это поскорее добраться до кровати. Кажется, Ирина Николаевна с Настасьей Павловной чувствуют себя примерно так же.

Но у ворот, ведущих в поместье князя Елагина, мы сталкиваемся с неожиданным препятствием — перед ними стоит уже вереница карет. А сами ворота почему-то закрыты.

— Да уж, — фыркаю я, — какой конфуз для любящего пунктуальность хозяина!

— Ах, милочка, всякое бывает! — пытается оправдать его Дубровина.

Но она и сама обеспокоена таким поворотом дела.

— А может, князь уже выбрал невесту, и всех остальных ждет отлуп? — я прикусываю язычок — благородная девица не должна позволять себе такие выражения. Но слово не воробей: вылетело — не воротишь. К счастью, Дубровина слишком взволнована, чтобы цепляться к словам. — Сейчас выйдет его секретарь и объявит, что вновь прибывшие барышни могут отправляться по домам.

Я пытаюсь шутить, но Настасья Павловна принимает мои слова за чистую монету.

— Верочка, это было бы ужасно! Но нет, князь не может так поступить! Это было бы слишком большим оскорблением. Уверена, сейчас нам всё объяснят.

Это делает Захар Кузьмич — он уже сходил на разведку.

— Ключ нынче утром сломался — от замка, которым ворота на ночь запирают. В имении есть другой ключ — его сейчас и ищут.

— Что же, в поместье нет других ворот? — удивляюсь я. — Можно, наверно, въехать через них?

Но Дубровина машет руками:

— Что вы такое говорите, Вера Александровна! Другие ворота для всякой челяди. А невесты его сиятельства должны въезжать через парадные!

Честно говоря, мне на такие условности наплевать, и я предпочла бы воспользоваться менее помпезным въездом — лишь бы поскорее добраться до своей комнаты. Надеюсь, хотя бы комната у каждой приглашенной будет своя.

— А может быть, князь придумал это намеренно? — высказывает предположение Кольцова. — Чтобы проверить терпение и смирение девушек?

А вот это уже больше похоже на правду. С трудом верится, что князь допустил бы такой конфуз из-за какого-то ключа.

Но Настасья Павловна с жаром возражает подруге, а мне, честно говоря, всё равно. Мне просто надоело сидеть в душной карете, и я выхожу на свежий воздух.

Замечаю, что так же поступили и другие гости. Целый цветник разнаряженных, но усталых девиц, уже собрался на лужайке. Я оглядываюсь, но кузины здесь нет.

С той же стороны, откуда прибыли мы, подъезжает еще одна карета. И вот тут из толпы стоящих в стороне крестьян (сбежались посмотреть на такой парад невест?) выскакивает бедно одетый мужичок и с протянутой рукой бросается к только прибывшему экипажу.

Но кучер еще не успел остановить лошадей, и вместо подаяния нищий получает случайный удар оглоблей. Он отлетает в сторону, и на грязной, в заплатках рубахе его вмиг появляется красное пятно.

Кто-то из дам истошно кричит, остальные в панике отступают в стороны. Ржут лошади, плачут деревенские ребятишки.

— Какой ужас! — восклицает Настасья Павловна и отворачивается. — Эти голодранцы совсем стыд потеряли! Ну, кто, скажите на милость, бросается прямо под копыта? Нужно издать закон, запрещающий им приближаться к господам!

Мне тоже хочется отвернуться — невыносимо смотреть на искаженное страданием и ставшее белым лицо мужика и понимать, что ты не можешь ему помочь. А еще хочется закричать: «Вызовите «скорую»!»

Есть ли в Елагинском врач? Хотя, даже если и есть, вряд ли он будет оказывать помощь нищему.

Гости в большинстве своем тоже предпочитать смотреть в другую сторону. Те же, кто посмелее, наблюдают за происходящим со смесью любопытства и брезгливости.

Мне становится тошно. Неужели, я такая же, как они?

Но чем я могу ему помочь? У меня нет никаких перевязочных материалов — ни ваты, ни бинта, ни какой-либо ветоши. А если я оторву кусок от длинной дорожной юбки, боюсь, Дубровину хватит удар, и это тоже будет на моей совести.

О своем даре я вспоминаю только, когда рубаха мужика уже насквозь пропитывается кровью, а опустившийся рядом с ним на колени старик качает головой и смахивает слезу со щеки.

Как я могла о нём забыть? Жалкое, пустоголовое создание, вообразившее себя потомственной целительницей! Что сказала бы про меня настоящая Вера Бельская, если бы оказалась здесь? Уж она-то, конечно, не медлила бы ни секунды.

Я бросаюсь к лежащему на земле мужику прежде, чем Настасья Павловна успевает понять, что я собираюсь сделать. Кажется, она кричит мне вслед.

Я опускаюсь на колени, рву рубаху на груди пострадавшего. Ткань поддается легко — настолько изношена одежда. Рану нахожу не сразу. Мужик уже не шевелится, но, кажется, дышит. Захар Кузьмич уже рядом со мной, пытается помочь, поддержать.

Наконец, обнаруживаю источник кровотечения, прикладываю к нему обе руки, пытаюсь сосредоточиться. Ах, да что же я за неумеха!

Я закрываю глаза. Проходит минута, две, три.

— Ему лучше, Наталья Кирилловна! — шепчет мне прямо в ухо Кузьмич.

Я смотрю на раненого. Он по-прежнему бледен, но дыхание его стало ровным.

Опираясь на руку Кузьмича, я поднимаюсь с колен. Платье испачкано кровью, и руки тоже в крови. Не удивительно, что остальные господа смотрят на меня с ужасом и осуждением. Но, честно говоря, мне наплевать.

За всей этой суетой я не замечаю, что ворота уже открыты. И только когда вижу, что гости начинают рассаживаться по каретам, понимаю, что мы можем продолжить путь.

Забираюсь в наш экипаж. Настасья Павловна и Ирина Николаевна шарахаются от меня как от прокаженной. А Арина мокрым платком оттирает кровь с моих рук.