Сказки по телефону, или Дар слова - Эргали Гер

– Вообще-то она Кристина, – послушав новенькую, сказала Татьяна. Натуральная, вылитая Орбакайте. Тут даже лепить нечего – все на слуху. Но дело в том, вот именно, что одна Кристина у нас уже есть, так что получается перебор. А Анжела – даже не знаю… По-моему, это все-таки что-то смуглявое, зажигательное…

– Категорически не согласен, – возразил лапушка Борис Викторович. – А как же Анжелика – маркиза ангелов, роскошная такая блондинка, как ее там…

Он задумался, почесал щеку, засмотрелся в окно; Татьяна нетерпеливо сказала, что ей, в принципе, все равно, Анжела так Анжела, лишь бы человек был хороший. Анжелка тоже не возражала.

– Тогда пошли, Анжелочка, – сказала Татьяна, а Борис Викторович кивнул, утверждая новое имя. – Покажу тебе, что к чему, заодно поболтаем…

Девушки-операторы сидели в двух больших смежных комнатах, по-домашнему обставленных подержанной мебелью. У каждой был выгорожен свой уголок для переговоров, но сейчас, когда звонков было мало (в такое время, пояснила Татьяна, звонят либо дети, либо халявщики из чужих кабинетов), артистки разговорного жанра гуртовались за общим столом, вяло обсуждая достоинства Ким Бейсинджер и Наоми Кэмпбелл. Внешне они напоминали скорее библиотекарш, ткачих, работниц шоколадной фабрики, но никак не «артисток» – тем не менее чувствовалась какая-то нефабричная расслабленность, какая-то расслабленная погруженность в себя, отчего вся сцена неуловимо напоминала утро в борделе. А может быть, ощущение шло от самой Татьяны – она-то со своими набрякшими лупетками, точеной фигуркой укротительницы и одутловатой физиономией почечницы без разговоров смахивала на бандершу, а с разговорами прямо тип-топ. «Артистками» девушек называл, по-видимому, только лапушка Борис Викторович – у Татьяны все были «мамочками», но не ласкательно, как в роддоме, а хлестко, с прямой отсылкой к клушам в курятнике. «Мамочек» ее интонации очевидно бесили, бесили и усмиряли одновременно, так что в воздухе между Татьяной и подчиненными, в поле напряжения между ними ощутимо пахло паленым – это Анжелка почувствовала сразу, с первого захода.

В четвертой комнате ютился производственный отдел. Здесь стояли офисные столы с компьютерами, принтер выдавал распечатку счетов, секретарша проверяла телефоны клиентов, а на столе старшей по смене стояли два головных телефона через них мамочек соединяли с клиентами и, как выразилась Татьяна, «осуществляли выборочное прослушивание».

– С клиентами можно болтать о чем угодно: хоть о футболе, хоть о Рембрандте, – пояснила она. – Есть только три «нельзя». Нельзя называть свои подлинные имена-фамилии, нельзя давать домашние телефоны и адреса, нельзя соглашаться на предложения встретиться. За это не только увольняют, но и наказывают.

Анжелка кивнула. Даже в этот момент красная лампочка тревоги не полыхнула – настолько она была уверена, что пришла на экскурсию.

– Ты похожа на девушку, которую бросил богатый любовник, – сказала Татьяна, насаживая ее на вертел своего взгляда. – Поэтому предупреждаю сразу: если надеешься подцепить здесь другого – лучше даже не начинай.

– Я не ищу любовника, – Анжелка вспыхнула, – тем более среди ваших клиентов.

– И правильно. Только не обижайся и не дуй губки. Клиенты у нас, между прочим, не сплошь уроды, а очень часто нормальные мужики, звонящие из чистого любопытства. Если правильно выстроить диалог, они позвонят и в другой раз, и в третий, потому что любопытный мужик, он всегда несколько инфантилен, то есть ребячлив, то есть, опять-таки, в принципе легко обучаем. Для него в диалоге важен состязательный, игровой момент, догонялочки, ощущение азартной игры если не на денежку, так на голый интерес типа нагретой постельки – понимаешь? Это как бокс, флирт, фехтование, только по телефону. Тот же ринг, гонг, чувство дистанции, хорошо поставленный удар – плюс абсолютный слух и абсолютная интуиция.

– Какая-то очень мужская аналогия, – невинно заметила Анжелка, чувствовавшая себя под взглядом Татьяны, как курочка на вертеле. – Очень такая агрессивно-спортивная.

Татьяна одобрительно усмехнулась.

– Ты за сутью следи, не за аналогиями. Я говорю не о спорте, а об игре. Спорт придумали в прошлом веке, а игра – это стихия, элемент мироздания. Играют люди, звери, птицы, даже рыбы. Я уж не говорю о Его Величестве Случае, который играет всем. И относиться к этому следует очень, очень серьезно. Потому что в любой игре участвуют силы, которые настолько древнее нас, всего рода людского, что им даже нет названий в человеческом языке. Ты меня понимаешь? Хочешь понять, да? Это уже хорошо…

Татьяна говорила и говорила, Анжелка пыталась вникнуть, потом уже только делала вид, что слушает, – и среагировала только на конкретное обращение «деточка»:

– Даже само стремление выговориться, проговорить, назвать неназываемое оно очень сильное, навязчивое и темное. Тут, деточка, такого можно наслушаться, что ушки с непривычки завянут в первый же день.

«Ты бы мою маму послушала», подумала Анжелка.

– Тут градус выше, – возразила Татьяна, угадав мысль по лицу. – В любой забегаловке люди охотно грузят друг друга, но ведь и в забегаловке не обо всем можно, верно? А с нами – можно. Потому что лиц не видать, стыдиться некого, можно закрыть глаза и сосредоточиться на своем. От этой внутренней сосредоточенности – совсем другой разговор. Так что тут серьезная работа, Анжелочка. Если нет закалки, мозги могут расплавиться только так. Это не болтовня с подружкой, даже не откровенный разговор с мальчиком – это рискованная работа по вызову, игра на вызовах, на провокациях, на собственных и чужих заморочках. Тут можно сорвать себе резьбу навсегда. Понимаешь, о чем я?

– Понимаю, – Анжелка кивнула. – Только у меня другая проблема. Я сама живу в такой тишине, что можно свихнуться. Мне кажется, что по телефону с незнакомыми людьми я могла бы болтать о чем угодно. Я, собственно, за этим пришла.

Она сама потом удивлялась, как просто выскочили из нее эти слова.

Татьяна подумала-подумала и сказала:

– Вот и ладненько. Тогда завтра к восьми, если не передумаешь, выходи на работу. Посидишь ночь на прослушивании, а там посмотрим. Если у тебя хоть не сразу, хоть понемногу, но начнет наклевываться что-то типа диалога с клиентами – я тебя возьму.

Прощаясь, Анжелка уже догадывалась, что вернется.

Вечером следующего дня она действительно прикатила на фирму и просидела всю ночь в наушниках, прослушивая чужие охи, вздохи и откровения. На практике все оказалось проще и примитивнее, чем в теории. «Мамочки» деловито направляли клиентов, кроя диалоги по шаблонам третьеразрядных фильмов: что бы там ни мычал собеседник, его заботливо ориентировали на оргазм, приуготовляли к оргазму, как корову к дойке, и всеми правдами-неправдами доводили до оного, после чего разговор увядал с пронзительной скоротечной обыденностью прощальное «позвони мне, милый» резало слух, как после случки в подъезде, на выходе из которого дежурит мордастенький сутенер. Не только стиль, не только все эти приемчики, заемные обороты речи – даже междометия (латинское «o-o-o!!!») имели явно несвежий, синтетический, переводной привкус. Прослушав один разговор, другой, третий, Анжелка почувствовала себя полной дурой – по совести надо было линять из этого дурдома еще вчера, когда Татьяна, приняв очередной звонок, переключила ее на Ксюшу, многозначительно показав – обрати внимание… Накануне Анжелка слишком впопыхах знакомилась с девушками, чтобы запомнить, которая из них Ксюша, но сейчас, на прослушивании, само собой из голоса и придыханий соткалось нечто косенькое, круглоликое, с толстой русой косой и приметными усиками над пухлой верхней губой. В наушниках звучал хрипловатый, медовый, только с постельки голос, лениво-замедленный и переливчатый в интонациях. Он не бежал навстречу собеседнику, частя словами, а жевал жвачку, воркуя и переливаясь смешинками, лениво мурлыкал в своей теплой наспанной телефонной норке, обволакивая слух сладким клеем слюны. Она играла с клиентом, обучала интонациям и словам, добиваясь такой же, как у себя, чистоты звучания – она купалась в его удивлении, благодарности, шутя убирала робость, шутя отражала дерзкие поспешные натиски, микшируя их в мощный мужской напор, нарастающий страстный рык – минут через сорок, когда оба голоса зазвучали в унисон, Анжелка с удивлением обнаружила, что заводится тоже, настолько естественным было ощущение их полной близости – ее чуть не замуровали в одной слуховой камере с парочкой, одержимой страстью, – когда же эта страсть разразилась стонами, вскриками, всхлипами, она не выдержала и сорвала наушники.