Брат по крови - Алексей Воронков

— Легче не легче, но зимой все равно хуже. Такое чувство безысходности порой охватывает, что жить не хочется. — Леля берет со стола бутылку и наливает себе целый стакан. — За то, чтобы мы остались живыми! — произносит она.

— Куда ж мы денемся? — усмехнувшись, говорит Харевич. — Нам нельзя умирать, кто ж тогда раненых будет на ноги ставить? Нет, нельзя, категорически нельзя.

Мы выпили. Харевич посетовал на то, что у нас нечем закусить. Дескать, так и язву можно заработать. Я возразил. Это все ерунда, говорю. Ученые уже доказали, что ни вино, ни курение натощак, а также неправильное питание и стрессы не являются единственной причиной язвы желудка и двенадцатиперстной кишки, как это считалось раньше. Все дело в микробе «хеликобактер пилоре». Я даже назвал фамилии ученых, которые первыми обнаружили в слизистой желудка у больных язвой микроорганизм, по их мнению, и являющийся причиной заболевания. Ученым никто не поверил. Считалось, что соляная кислота, выделяющаяся в желудке, убивает любые бактерии. Тогда один из этих ученых совершил поистине профессиональный подвиг — он вырастил в пробирке «хеликобактер», выпил его и через две недели заболел язвой желудка.

— Интересно, — выслушав меня, сказал Харевич. — Вот ведь до чего порой доводит людей их профессиональный фанатизм.

— Это хорошо, что такие люди существуют, — сказала Илона. — Если бы их не было, человечество продолжало бы жить в каменном веке.

— А ведь вы тоже фанатки. При этом обе, — сказал я.

— Мы? А при чем здесь мы? — удивленно взглянув на меня, спросила Леля.

— Как при чем! — сразу сообразив, в чем дело, воскликнул подполковник. — А кто вас гнал на войну? Сами говорите — никто. Значит, в вас тоже живет некий микроб фанатизма. Не за деньгами же вы сюда приехали. Или я ошибаюсь?

Илона усмехнулась.

— Да какие тут деньги! Не живем — перебиваемся, — сказала она.

— Вот то-то и оно, что перебиваемся. Значит, все дело в фанатизме, — заявил Харевич.

— Или в нашей дури, — улыбнулась Леля.

— Нет, только не дурь, — замахал на нее руками Харевич. — Дураки на самопожертвование не способны, точно так же, как и подлецы. Вы же жертвуете собой. Что, я неправильно говорю? — смотрит на меня подполковник. Глаза его мутные, словно ручей после ливня. Но они добрые, как у прожившего жизнь старика.

Мне уже надоело сидеть в этой конуре и давиться вином. Я начинаю нервничать. Если бы я курил, то я, наверное, выкурил бы уже целую пачку сигарет. Но курил один только Харевич. Правда, однажды и наши дамы попытались закурить, но Харевич им сказал, чтобы они не занимались ерундой. Затянет ведь, и тогда попробуй брось эту жуткую привычку. Но Леля заявила, что с такой жизнью они все равно рано или поздно закурят. Тогда подполковник пожелал им, чтобы это произошло как можно позже.

Я не мог поверить в удачу, когда оказался один на один с Илоной. Вышло так, что уставшая от впечатлений Леля прилегла на подушку и заснула. Харевич сказал, что ее не надо будить. Когда мы допили вино, он, сидя на стуле, притулился головой к стенке и засопел. Тоже устал человек. Жизнь его несладкая. Нет, он не оперировал, он даже от ангины никого не лечил, но он отвечал за весь медсанбат, и ему доставалось больше всех. Он занимался жизнеобеспечением своего батальона, организовывал бесперебойную его работу, подбирал кадры, искал медикаменты, в конце концов, делал все для того, чтобы люди его чувствовали, что о них заботятся. Это подрывало его силы, и он старился и слабел на глазах. Его называли в медсанбате дедом и жалели.

Мы вышли с Илоной на улицу. Было довольно светло и прохладно.

— Вам не холодно? — спросил я Илону.

— Нет, — ответила она, а сама поежилась.

— Я же вижу, что вам холодно, — сказал я. — Идите в гостиницу, а я пойду в свою машину.

Она замотала головой.

— Давайте гулять, — сказала она. — Ночь такая прекрасная.

— «Ночь нежна», — сказал я, вспомнив название хорошего романа Фицджеральда. — Вы читали этот роман?

— Какой? — не поняла она.

— Я же сказал: «Ночь нежна».

— Нет, не читала. А кто его написал? — поинтересовалась она.

— Фрэнсис Скотт Фицджеральд.

Она пожала плечами.

— Я очень необразованная девушка, — сказала она.

— Ну почему же! — не согласился я. — Не все обязаны читать Фицджеральда.

— Вы же его читали, а я нет. Значит, я невежда, — усмехнулась она. — Кстати, о чем этот роман? — спросила она.

— О любви.

— О необыкновенной?

— О замечательной. Любовь не бывает обыкновенной, если это только любовь.

Она кивнула.

— Согласна с вами, — сказала она. — Любовь — это когда все по-настоящему…

Не спросив разрешения у Илоны, я взял ее под руку. Мне так захотелось душевного тепла, и, когда я брал ее под руку, я подсознательно понимал, что мне станет лучше. А ведь я продолжал испытывать муки от одной только мысли, что мне уже через несколько часов придется возвращаться на войну.

— Скажите, почему вы пошли в армию? — неожиданно спросила Илона. — Ведь вы же врач, вы могли бы работать в какой-нибудь клинике, стать ученым, прославиться.

Я усмехнулся. В самом деле, почему я пошел в армию? Наверное, делать мне было нечего. Но ей я сказал другое.

— Я с детства знал, что армия — это коррида, где каждый день идет борьба духа, нервов, физических сил, — говорю ей. — Это проверка на выживание чувства собственного достоинства. Сможет твое «я» выжить здесь — останешься человеком, нет — сам себя уважать перестанешь. А я человек рисковый, я хотел понять, сильный я или нет.

— Ну и как, поняли? — спросила она.

— Понял.

— И что же вы поняли?

— Понял нечто такое, чего раньше не понимал, — говорю ей. — Теперь я знаю, что надо не просто чувство собственного достоинства испытывать на прочность, надо научиться жить по законам, которые трудно воспринимаются нормальным человеком. Ведь все эти армейские законы есть жесткое, если не жестокое начало нашей жизни. Да, наше естество отвергает их, но без них армии не бывает. И это надо понять. Научиться любить нелюбимое — вот что есть здесь главное. Сегодня, как мне кажется, я уже могу пройти по коридору из острых гвоздей и не повредить свою задницу. А это и есть, что называется, жить по чудовищным законам не во вред своему «я».

Она смеется.

— Вот, оказывается, как вы армию воспринимаете! — говорит она с нескрываемой иронией в голосе. — Для вас это не жизнь, а какая-то игра, так?

— Если хотите — да, — согласно киваю головой. — Ведь я совершенно не военный человек, а меня вот угораздило надеть погоны. При этом никто меня силком не заставлял. Было одно желание: положить голову на плаху и проверить, не опустится ли на мою шею топор. В общем, известная болезнь молодости. Кто-то тогда ехал «за туманом и за запахом тайги», кто-то шел двадцать пять лет тяжелыми сапогами полигоны топтать.