Невидимый - Дэвид Левитан

Рука отца слегка отдергивается, вода выплескивается за край и струится по его пальцам. Потом он отдает стакан Лори, качая головой.

– Стивен? – спрашивает папа. – Что происходит?

Но Лори не унимается:

– По-моему, у Стивена тот же вопрос.

– Все в порядке, Лори, – говорю я. – Теперь предоставь это мне. Почему бы нам всем не сесть?

И вот мы собираемся в гостиной, как будто нам предстоит говорить о школьной экскурсии, на которую мне предстоит поехать, или попросить у отца денег, чтобы мы втроем могли основать музыкальную группу.

Папа все еще пытается уйти от этого разговора.

– Я сомневаюсь, что сейчас подходящее время… – начинает отец.

– У него черные волосы, – перебивает Элизабет. – Точнее, темно-каштановые. Но кажутся черными. А глаза у него ярко-голубые. У него родимое пятно – небольшое – прямо возле левого уха. И у него красивые плечи.

– Зачем вы мне это говорите? – спрашивает папа срывающимся голосом.

– Потому что вам нужно это знать. Он личность. Я могу его видеть. Он из плоти и крови, хотя вы и не можете видеть его плоть или кровь. Мне кажется, вы не воспринимаете его как личность. По крайней мере, вы не считаете, что он такой, как все.

– Но он не такой, как все, – возражает отец.

– Только в одном, – отвечает Элизабет. – Причем на меня это не распространяется. Вот. Смотрите.

Она вручает набросок отцу. Он не знает, что это, когда берет его в руки. Потом он смотрит на него, и его рука дрожит. Стараясь сморгнуть слезы, он кладет листок на стол.

– Но все же – почему вы мне это говорите?

– Потому что, – отвечаю я, – время пришло, отец. Я знаю, ты не хочешь мне рассказать, но тебе придется мне рассказать. То, что случилось с Элизабет, все изменило. Это значит… в общем, это значит, что возможны и другие вещи. Проклятие можно разрушить.

Отец выглядит рассерженным.

– Ты не должен знать о проклятии!

– Но я знаю. И что из этого?

– Ничего ты не знаешь!

– Так расскажи мне! – восклицаю я, тоже начиная злиться.

– Слушайте, вы оба, – быстро вмешивается Лори. – Не кричите. Соседи услышат. Я хотел сказать – другие соседи.

Папа встает со своего места и подходит к книжному шкафу. Он стоит к нам спиной. У него опущены плечи.

– Мистер Суинтон? – окликает его Элизабет.

Он что-то бормочет. Через мгновение я понимаю, что он сказал.

«Я всегда считал его блондином».

Потому что моя мама была блондинкой.

Потому что ребенком папа и сам, возможно, был блондином.

Он представлял себе меня. Все эти годы представлял меня.

И вот оказалось, что он ошибался.

– Скажи мне, – говорю я. – Пожалуйста. Раз и навсегда.

Отец оборачивается и смотрит на Лори и Элизабет.

– В их присутствии я не могу, – произносит отец. – Это их не касается.

Я вижу, что Элизабет уже готова с ним согласиться. Но тут вмешивается Лори.

– Нет, – возражает он моему отцу. – Стивену нужно, чтобы мы были здесь. Со всем уважением, сэр, вы слишком долго оставляли его одного. Если мы нужны ему здесь, вы должны позволить нам остаться.

– Это правда, – говорю я. – Будет неправильно, если ты расскажешь мне одному. Даже если ты выгонишь их сейчас, это не имеет никакого значения. Тогда я расскажу им, когда ты уйдешь.

Папа смотрит на Лори и обращается к нему:

– Я не чудовище. Понимаю, что, наверное, кажусь вам таким. Но у меня есть причины не говорить Стивену. Даже если он узнает, это вряд ли что-то изменит. Это ничего не изменит. Ничего нельзя изменить.

– Позвольте ему решать, – отвечает Лори. – Не вам. Это его жизнь.

Я вижу, как отец делает выбор. Хотя я и не могу прочитать его мысли, я уверен: он собирается сказать все, что я когда-либо хотел от него услышать. И вместе с приливом адреналина усиливается и страх. Теперь все изменится – в ту или иную сторону. И я больше не могу этому препятствовать. Это неизбежно.

Сейчас мой отец расскажет мне правду.

– Тебя проклял твой дед, – произносит отец. – Я знаю, что это, наверное, звучит невероятно. Вначале и мне это казалось невероятным. Но это случилось. Это действительно случилось. Твой дед все контролирует. Под этим я подразумеваю не то, что он любит все контролировать, – хотя, наверное, и это тоже. Когда я говорю, что он все контролирует, я имею в виду, что он обладает особыми способностями. Ему подвластны такие вещи, которые никто из обычных людей делать не может. Он не колдун и не волшебник. Он не бог. Тут что-то другое, хотя он обладает свойствами и тех и других. Я не так много знаю о его происхождении – это отец твоей матери, и она ни о чем таком не говорила. Никогда не говорила о чем-то подобном!

Он замолкает. Я прошу его продолжать. Он выполняет мою просьбу.

– В юности твоя мать пережила настоящий ад. Ее мать – твоя бабушка – умерла, когда она была совсем ребенком. Она осталась со своим отцом. Его звали Максвелл Арбус. Как человек, обладающий способностью проклинать, он вообще не был склонен к добрым поступкам. По крайней мере, в своей работе, но я не слышал и о том, чтобы он делал добро вне работы. Особенность тех, кто проклинает – ты должен это уяснить, – в их отличии от тех, кто насылает заклятия. Те, кто способны к заклинаниям – если в это верить, – могут не только разрушать, но и создавать. По крайней мере, так мне говорила твоя мать. А проклинающие всегда только разрушают. Опять же, я не знаю, как. Я не знаю, почему. Знаю только одно: твой дед обладал такой силой. И ты служишь этому доказательством.

Отец снова замолкает, и в его молчании я распознаю многое из того, что и сам чувствовал, когда открыл Элизабет собственную тайну: страх перед произносимыми словами в сочетании с облегчением из-за того, что наконец удалось их проговорить.

– Я доказательство, – произношу я.

Отец бросает взгляд туда, где я стою. Туда, откуда доносится мой голос.

– Да.

– Что произошло? – спрашиваю я. – Почему он проклял меня?

Отец горестно качает головой.

– Он проклял не тебя. И не меня. Тогда мы даже не были знакомы с твоей матерью. Проклятие было адресовано ей, Стивен. Ты должен понять. Это случилось задолго до твоего появления на свет.

Элизабет берет меня за руку. Она как будто понимает, что это потребует от меня концентрации. Будто знает, что мне нужно, чтобы отец продолжал говорить.

– Расскажите нам, – говорит она.

Мой отец видит, как ее рука ложится на мою. Он понимает.

– Как я уже сказал, у матери Стивена было со всем не счастливое детство. Способность насылать проклятия – очень мощная, но, тем не менее, сама по себе она не поможет, например, заплатить за квартиру. И вот Максвелл менял одну работу за другой, становясь все более и более злобным, отчего его склонность насылать проклятия только усиливалась. Когда твоя мать была совсем маленькой – лет семи или восьми, – она попыталась сбежать. В результате дед наложил на нее проклятие, чтобы она не могла его покинуть. С тех пор ей всегда надо было находиться в определенном радиусе от него, как на невидимом поводке. Твоя мама пыталась бежать или, наоборот, стоять неподвижно, когда он отдалялся, но ничего не получалось. Она не чувствовала боли, но просто не могла уйти далеко, потому что ее тело само следовало за отцом. Я не знаю, зачем он хотел, чтобы твоя мать была с ним. Наверное, отчасти для того, чтобы заботиться: готовить еду, управляться с их убогим бытом. Думаю, ему жилось очень одиноко. Будь у меня основания проявлять к нему доброту, я бы даже допустил, что он горевал из-за смерти жены. Но в глубине души он был злой, терзаемый страстями человек, использовавший свою волю, чтобы мучить других. Его талантом была жестокость. Если продавец в магазине заставлял его ждать слишком долго, он мог наложить на него такое заклятие, что тот, вернувшись домой, начинал забывать собственную жену. Забывать ее имя, да и о самом ее существовании… вообще обо всем, что с ней связано. Или он мог так проклясть политика, что тот начинал ухлестывать за всеми женщинами из его избирательного штаба, а судью обречь на постоянные визиты в какое-нибудь казино. Конечно, его власть была небезгранична, но он использовал ее при каждом удобном случае. В конце концов он ослабил поводок, на котором держал твою мать, чтобы она все-таки пошла в школу, но ей все же не позволялось уезжать в другой город. Единственной светлой стороной проклятия было то, что больше ничего плохого он ей сделать не мог: видимо, на одном отрезке времени человека можно проклясть только одним способом. Твой дед пытался делать вид, что это не так, и угрожал ей другими проклятиями. Но твоя мать стала называть это блефом. Она начала показывать характер: отказывалась для него готовить, отказывалась выполнять его приказы. Такое поведение приводило его в ярость. И хотя он не мог наслать на нее очередное проклятие, он не гнушался тем, чтобы кричать на нее, даже избивать. Твоя мать не могла заявить на своего отца в полицию, потому что, даже если бы они попытались избавить ее от него, она вынуждена была бы следовать за ним, куда бы он ни пошел. Она не хотела, чтобы что-то из этого стало тебе известно. У меня такое чувство… что я рассказываю тебе историю, которая мне не принадлежит. Я знаю, что ты думаешь иначе, но я скучаю по твоей матери каждый день, каждый час. Я не мог с ней остаться – она это знала, – но я до сих пор по ней скучаю. Жизнь некоторых людей более или менее справедлива. Но остальные люди… Они несут на себе всю тяжесть несправедливости этого мира. Так было с твоей матерью. Пока ты не появился на свет, в ее жизни был сплошной мрак.