Общая тетрадь - Татьяна Москвина

Октябрь, восьмое

Каждую неделю где-то массовые пищевые отравления. Как люди доверчивы! Как беззащитны! Поймите – вне дома НИЧЕГО ЕСТЬ НЕЛЬЗЯ! А дома – проверять и контролировать. Орехи только в скорлупе. Хлеб – черный, самый дешевый, не больше трех кусков в неделю. Крупы, как всегда утверждаю, исключительно наши, из пыльного мешка с глиной и мусором. Овощи – местные, маленькие, кривые, грязные, неказистые. Морковь не длиннее 15 сантиметров, только немытая. Свекла – не более 8 сэмэ в диаметре. Всё яркое, блестящее, крупное, агрессивное – на помойку, на помойку. И обязательно следите, чтоб продавец вас обслуживал с ненавистью. Значит, не ворует и товар приличный. Мне надо прорваться на телевидение, я мог бы спасти народ. Боже, Боже мой! Что мы едим! Что мы едим!

Октябрь, двадцать третье с половиной

Я нашел в мусорном ведре несколько фантиков – жена тайком ест конфеты. Белочку. Крупской фабрики. Здравствуй, широкая торная дорога к диабету и склерозу! Мои сушеные грибы ей, видите ли, обрыдли. А почему еда должна нравиться? С чего это она обязана быть вкусной? Это все разврат, разврат, разврат. Им все хочется праздничка каждый день, они все жаждут развлекаться до опупения. Не может быть праздника каждый день, каждый день должны стоять будни, и человек обязан работать, ему должно быть скучно, муторно, трудно, горько. Конечно, когда обожрешься, хочется уже и конфет, а ты поголодай дня три, и кусок хлеба будет слаще меда. Всё вкусное – на помойку, на помойку. С женой не разговариваю несколько дней.

Ноября какое-то, наверно, седьмое

Помирились. Выпили моей лимонной. Сам гоню, а как же. Неужели ж буду магазинное пить. Пойми, говорю, родная, пойми – колбасы нет! Рыбы нет! Мяса нет! Есть нарезанная, упакованная, расфасованная, разложенная по прилавкам отрава, болезнь и смерть. Она стала возражать что-то, Бога помянула. Вот пустая голова! Так ведь это и есть Божий план! – Какой такой Божий план?

– А такой. Ты же помнишь из мудрых книг, что легче верблюду пройти сквозь угольное ушко, чем богатому попасть в Царство Небесное, что спасутся другие, правда, так ведь? Ну, и как они спасутся, по-твоему? Очень просто. Через еду. Кто ел черный хлеб, нищую крупку, мелкие грязные овощи – тот и пролезет сквозь ушко. А кто набивал брюхо из магазина и ресторана – хрен.

– Хоть бы макарончиков! – стонет.

Ладно. Оно конечно, лучше бы вообще это баловство прекратить насчет питания, но, так и быть, привезу я тебе из Новгородской макароны.

Сам видел – толстые, серого цвета, расфасовка по полтора кило. Бог милостив, может, и выживем.

2008

Русский проект: китч как идеология

Не вынесли. Не выдержали даже краешка правды – зажмурили глаза покрепче и уши заткнули: не надо! Это все «чернуха»! Этак с вами всякую национальную гордость потеряешь! Россия всегда была великой страной!

К середине девяностых годов главные производители «чернухи» – толстые литературно-художественные журналы, кинематограф, рок-н-ролл – либо прекращают существование, либо изменяются до неузнаваемости. «Чернухой» же именуется все подряд – и бесстыжая неоконъюнктура, и то немногое достойное, что поселяет в россиянине чувство вины и ответственности. Россиянин стоит на земле, изуродованной варварской индустриализацией, на человечьих косточках, не оплаканных, не отпетых и не отомщенных, в руинах безбожной и бесчеловечной системы, чуть смягченной общим развитием гуманистических начал цивилизации, – и требует благоденствия, процветания, психологического комфорта, денег, славы и любви.

И не только требует. На скорую руку, на живую нитку, взамен всех государственных институтов налажена первобытно-общинная, пещерная, бойкая система взаимодействия. Непотопляемое жулье, именовавшееся в прошлом «сферой обслуживания», становится главным двигателем этой «срединной», обычной жизни. Потому как не олигархи же, а бедный голодный народ стоит в очереди за дешевыми дубленками, ставит машины в три ряда вокруг пригородных рек и озер и поливает шашлык белым вином. Спрос на разрушение закончен. Новый заказ звучит так: «Жили мы хорошо – а будем жить еще лучше». Новогодняя ночь, схоронившая год 1995-й и открывшая дорогу году 1996-му, приносит народу его «Старые песни о главном».

Гениальность замысла равнялась только блеску воплощения. Безголосые, безвкусные и бездарные певцы (кое-какие просветы все же были; Сукачев обладал актерским даром, Киркоров – голосом, а Свиридова – вкусом) истово пели песни тридцатых-сороковых годов, эстетически оформляя традиции русского камерного алкоголического пения и погружая свой народ в эйфорию психологического комфорта. За праздничным столом всегда найдется пара особ, воображающих, что они хорошо поют, а остальным что – не петь?! Так и на празднике исторического бытия: всегда найдется пара государств, воображающих, что они хорошо живут, а остальным что – не жить?! А вот петь и жить. Бездарным, безвкусным, безголосым, с сильной придурью – обзывайте как хотите, – а петь и жить.

Примерно схожий заказ выполняет птица Феникс Евгений Матвеев в могучей киноэпопее «Любить по-русски». Коллизии нового пореформенного времени воспроизведены им в родимой эстетике деревенского сериала. Таким волшебным образом налаживалась прочная связь времен – тени по-прежнему исчезали в полдень, вечный зов никогда и не умолкал, и все новые перипетии аккуратно укладывались в цепь очередных подвигов и злоключений питомцев Захара Дерюгина. На подлинное искусство это походило примерно как Никита Джигурда на Владимира Высоцкого, Зураб Церетели на скульптора и ХХС на храм Христа. То есть при буквальном совпадении внешних признаков суть отменялась. Судорога отвращения, которая схватывает меня при столкновении с подобными явлениями, лишь отчасти объясняется присущей мне нервностью. Тот же самый голос, те же самые интонации – а дикой, огромной, страдающей души, певшей этим голосом, нет. Те же стены, тот же купол – а все пропитано корыстью, пошлостью и мертвечиной. Казалось бы, что плохого в том, что люди восстанавливают связь времен, хотят жить, петь и радоваться? Что тревожит меня в бойком праздничном оживлении быстротекущих лет? Разве я сама не люблю жить, петь и радоваться?

А тревожит меня то, что Мама явно собралась замуж. И жених мне как-то не особо по душе.

Здесь необходимы пояснения, и вот они.

Пояснения

Основные моменты моего мировоззрения я связываю с образной системой трагедии Шекспира «Гамлет», которую считаю ключевым мифом Нового времени. Суть происшедшего заключена в том, что Отец (Отец Царства земного, Отец-Создатель) умерщвлен – изгнан из земного Бытия, свергнут, и на его месте восседает другой, фальшивый, мнимый, ложный отец, Отчим – обманка, подмена. За него вышла замуж обольщенная Мать – Царица Мира, родоначальница органической жизни, природа, Родина, женская ипостась Создателя, Она Творящая. В этом Ее трагическая вина. Так распалась связь времен – в лихорадочной смене их бликующих поверхностей нет более никакого животворного смысла и высокого оправдания. Любовь здесь обречена. Младшее женское божество – Дочь, Душа, Психея, Невеста Сына, обезумев в этом мире, погибает. Сын Матери и Отца – героическое и разумное начало Драмы Бытия пытается восстановить распавшуюся связь времен. Надеюсь, читатель помнит, с каким успехом. Эта неведомая нам, недоступная нашему разуму и нашим чувственным способностям Драма отразилась в миллионах осколков земных «зеркал», рассыпалась на тысячи тысяч происшествий, прошлась по всей истории, по всему искусству. Несчетное число раз погибала Невеста, мучился Сын, торжествовал недолгим, но непременным торжеством мнимый отец-вор, Мама выходила замуж неверно, не за того, не к добру и в горьком запоздалом раскаянии плакала от сыновних упреков. Потоки времени менялись с ужасающей быстротой при неизменной сути происходящего. Каким бы ни оказывался Кодекс времени (набор внешних черт его физиономии: что было, что ели, что пили, что смотрели и читали, как танцевали), Мама упорно норовила выйти замуж не за того и не к добру. Папу не вернешь, а жить-то надо.