Когда Джонатан умер - Тони Дювер

«Сейчас каникулы» – или – «Собака на ферме - хороший крысолов». Эти банальности вызвали у Джонатана отвращение: у него не было опыта с заурядными детьми, пустыми детьми из обычных семей.

«Настоящая некрофилия», – думал он, уходя.

Эта жалкая удача оставила его несчастным, и он какое-то время удерживал себя, прежде чем начать снова.

Его поразило, что его немодные сексуальные пристрастия свелись, в конце концов, к похождениям потенциального папаши: глупые девушки в барах, полногрудые и пустоголовые. Половая и возрастная разница между объектом его любви и теми, кого дозволялось любить, вряд ли что-то значила перед лицом такого убийственного сходства. Вы не измените мир, поменяв предмет своей страсти: это общество, как бы вы на него ни смотрели, может предложить только одно.

Ещё одна прогулка. Двое детей в плавках, очень хорошо сложенных, ловят лягушек на краю пруда. Джонатан посмотрел на живых лягушек, сидевших в прозрачном пластиковом пакете, наполненном водой. Джонатан и ребята стояли на коленях. Джонатан коснулся бархатистой выпуклой плоти на талии того, кто держал пакет. Парнишка нахмурился и отстранился. Джонатан продолжил разговор о лягушках, и он успокоился, его товарищ не заметил этого жеста. Джонатан повторил свою попытку, мальчик резко поднялся, и отошёл к своему другу. Они ушли вместе. Джонатан продолжил свой путь, на ходу громко обзывая их:

«Эх, вы, говнюки!»

Ибо эти нападения без насилия, даже без недоверия не вызывали в нём чувства вины. Он побывал во многих странах, где такие жесты безобидны и где занятие любовью происходит из таких приглашений, по воле случая; где отказ так же приятен, как и просьба, ибо такое приглашение – дело обычное да и, в конце концов, лестное. Такие обычаи казались ему более развитыми, чем обычаи Северной Европы, чьи целомудренные дети, хоть и весьма далёкие от хрупкой невинности, были, по его мнению, тупыми и отсталыми варварами.

Ещё одна прогулка. На поросшей бурьяном железнодорожной ветке двое парнишек осматривали брошенный товарный вагон.

Один из них залез внутрь, другой остался сторожить; рядом была крошечная железнодорожная станция, похоже, также заброшенная. Джонатан подошёл, успокоил ребят. Поднялся в вагон, разглядел в тени паренька лет десяти или одиннадцати, стройного, с круглой попкой, он показался ему привлекательным. Этот полумрак навёл его на средиземноморскую идею показать свои гениталии – приглашение, сделанное на простодушный деревенский манер, но глупое по отношению к холодным и вышколенным детям этой части мира.

Несмотря на свой интерес к неподвижным вагонам, пацан, очевидно, не бывал в других странах: поступок Джонатана привёл его в ужас.

Раздражённый, удручённый, внезапно возвращённый туда же, где он был – в страну, в которой он находился, Джонатан стал угрожать ребёнку, настаивая, чтобы тот дотронулся до него.

Мальчик проделал это, дрожа и заикаясь, растянув на целую фразу «Д-да, д-да» - будто он изображал свой страх в драматической сцене на спектакле в церковном молодёжном клубе, после того как учительница начальных классов и священник объяснили, как нужно выглядеть, чтобы сыграть испуг. Но всё, на что он осмелился – выставил указательный палец, чтобы на долю секунды прикоснуться к красивому золотистому члену молодого мужчины, будто тот хотел его укусить. Это было так нелепо, что Джонатан, сжалившись, пожал плечами, застегнулся и оставил ребёнка в покое.

На выходе Джонатан обернулся и насмешливо сказал:

– Теперь, когда ты увидел марсианина, можешь всё рассказать своим… своим товарищам. Счастливчик! Но осторожно: там, в лесу, моя летающая тарелка, и она до отказа набита зелёными лучами!

Другой мальчишка, стоявший рядом с окаменевшей жертвой, смотрел на Джонатана ужасными блестящими глазами негодующего судьи и не сказал ни слова.

Подхваченный ужасом, юный художник неторопливо отправился своей дорогой, дважды или трижды помахав неподвижной паре.

Но этот инцидент убедил его никогда больше не прикасаться к французскому ребёнку. Малыш с кроличьей фермы был исключением, маловероятным и незначительным шансом. Нет смысла снова подвергать себя опасности, исходящей от их родителей.

Любое из этих нападений могло закончиться плохо: Джонатан превратился бы в маньяка из газет. Отказ от одиночества сулил ему единственный финал. Он угодит в ловушку, станет одним из тех несчастных, которых травят родители жертвы, их газеты и их полицейские. Станьте именно тем, кем они хотят, дабы смиренно позволить им уничтожить себя. Растлитель малолетних! Джонатан не доставит им этого удовольствия.

Той осенью из Парижа пришли вести, вернувшие его к жизни.

Это было письмо от Симона, отца Сержа. В пространном и беззлобном письме рассказывалось, что Симон снова сошёлся с Барбарой – брошенной своей американской бандой и, видимо, заработавшей на своих целебных флюидах не больше, чем на своей мечтательной мазне акрилом. Она снова пошла работать секретаршей на полставки и всерьёз думала посвятить себя этой профессии. Симон знал, что она вернулась к нему исключительно ради поддержки, но он любил её, и всё остальное было неважно. Архитектурное бюро, в котором он работал, активно занималось коррупционными сделками при участии министра, депутатов, членов городского совета и банкиров; всё это дурно пахло, зато жалованье должно возрасти, что будет очень кстати теперь, когда он женится на Барбаре. В конце концов, один раз живём. Да, будет свадьба – всё, как положено, гости и всё такое; ну, а сейчас просто нужно дождаться подъёма, потому что пока проблема найти подходящее жильё для троих. Ведь ему непременно нужен отдельный кабинет, и Барбара предпочитает отдельные спальни – чтобы не привыкать слишком сильно друг к другу, в этом она права. Так что, наверное, весной или летом, когда будут деньги.

Там же, в углу страницы, как ни в чём не бывало, Симон передавал приветы от Сержа, добавив, что мальчик постоянно о нём вспоминает и очень хочет навестить его в деревне. Возможно, весной или летом, предполагал Симон, так как после свадьбы им, разумеется, нужен небольшой медовый месяц – только он и Барбара, без ребёнка… Да, так было бы лучше. Конечно же, они не собираются всю жизнь использовать Джонатана в качестве няньки. Симон предлагал это лишь потому, что его сын, честно говоря, просто обожает Джонатана. Так что, если это не станет слишком большой проблемой – но, дальше будет видно, конечно, последнее слово всё равно за Джонатаном, они всё понимают, и, в конце концов, на крайний случай всегда есть бабушки – то, по мнению Симона всё-таки… и так далее.

Он также отважно подтвердил свои художественные амбиции (скульптура, прежде всего); пересказал последние сплетни, написал о многообещающих художниках.

Едва расшифровав письмо, Джонатан почувствовал, что