Осколок солнца - Алена Бочарова

И повинуясь не голосу, а неведомому мне ранее гипнозу необъятного тела, стоящего передо мной, я начала повторять движения. Бедро вправо, бедро влево, мне уже стало казаться, что у меня вполне неплохо получается, но Мая вновь прервала музыку.

— Послушай, ты двигаешься, как умирающий богомол, — из угла послышался тихий смех Наньи, — ты должна тянуть бедро насколько можно в каждую сторону. Иначе ты никогда не сможешь развить гибкость того тела, которое даровала тебе мать.

Я кивнула, пообещав стараться больше. Но гибкости в моём теле не было, оно было прямое, четко очерченное и натянутое, такой меня учил быть наставник Тэй, такими были Хэнды.

После экзекуции с бёдрами Мая заставила меня дышать. «Ну дышать-то я умею», — уже хотела обрадоваться я. Однако оказалось, что дышать нужно было животом, а это для моего тела было непонятно, непросто и ново.

— Полная луна, тонкая лука, полная луна, тонкая луна, — диктовала она своим низким голосом, — призывая мой живот надуваться и прятаться под рёбра.

Потом Мая начала так нещадно тянуть мои мышцы, заставляя меня взвывать от боли каждый раз, когда нужно было после расслабления «потянуть ещё чуть-чуть».

После того как самая странная тренировка в моей жизни закончилась, мы с Наньи пошли на завтрак. После всех этих виляний аппетит разыгрался не на шутку, поэтому я с удовольствием погрузилась в местные кушанья, в особенности налегая на сладости. Когда трапеза закончилась, Наньи велела мне идти за ней. Мы зашли в небольшую комнату, где за маленьким окном уже во всю светило и грело солнце.

— Сааадись, меня попросили помочь тебе изучаааать местный язык. А ты сможешь помочь мне лучше узнать твооой.

Я удивленно посмотрела на неё:

— Но ты и так хорошо говоришь.

— Мне никогда раньше не удавалось поговорить с человеееком, для которого турийский роднооой. Язык — это культура, через язык ты понимаешь историю нарооода, его обычаи. — Она опустила глаза в пол и добавила, — А ещё мне уже давно хочется спрооосить тебя, ну знаешь, о них.

— О ком — о них? — непонимающе уставилась я на Наньи.

— Ну о них, ооо мужчинах!

— Ооо…

Она проговорила это с таким искренним интересом и восторгом. И всё же я смотрела на неё с изумлением.

— Эм, а что ты имеешь ввиду?

— Ну какие они? Прааавда говорят, что один мужчина может съесть за один присест десять лепёшек? А прааавда, что они хвастаются своими жёнами?

— Ну этого я уже точно не знаю, хотя, ты знаешь, каждый из моих братьев, помимо овощей, сладостей и хлеба, съедал по цыпленку на обед. Хм, а потом ещё мог запить это тремя кубками вина. Так что, пожалуй, про десять лепешек всё же правда.

В дверь вошла Зинат и, обратив внимание на мой растерянный взгляд, улыбнулась:

— Наньи всё-таки решила рассеять на тебе свои потаённые страхи.

— Совсем нет, — вспыхнула Наньи, — но если Илхам рееешит найти мне мужа, я же должна знааать чего ожидать, разве не так?

— Стоп-стоп-стоп, что значит «Илхам решит найти тебе мужа»?

Зинат замялась, но всё же ответила:

— Шейх не является твоим господином до первой ночи. Таков закон пустыни. Илхам вправе продать нас другому господину в жены.

— То есть он организовал школу хороших жён и тех, кто успешно сдал экзамен, просит заглянуть к нему в постель?

— Конееечно же нет, как ты можешь так говорить! Если бы нужно было успешно сдать экзамен, я бы учила всё, что только мооожно выучить, и не сомнула глаз ни на одну ночь, лишь бы остаться с господином!

Зинат подошла и положила руку ей на плечо.

— Не бери близко к сердцу, Наньи, она не хотела. Она просто не знала.

— Конечно не хотела. Прости. Но не знала чего?

— Господин делает для нас очень много, Арэя, больше, чем для нас мог сделать кто-либо другой. У большинства из нас нет никого на белом свете. Женщину могут бросить в пустыне, если она оказывается «испорченной». Иногда набеги диких пустынных племён заканчиваются не только сожжёнными домами и убитыми семьями. Большинство женщин предпочли бы умереть, чем быть так опозорены. Иногда мужья оказываются такими жестокими, что женщин приводят сюда с перебитыми костями и изувеченными телами. Меня отдали замуж в четырнадцать. Поначалу мой муж был мягок со мной, и мне казалось, что он очень меня любил. Но шли дни, месяцы, а затем годы, а я не могла принести мужу наследника. Свекровь и братья мужа уже перестали быть со мной ласковы и поговаривали о моей испорченности. Муж не справлялся с этим натиском, он стал меня бить, особенно сильно, когда я просила его взять другую жену. В деревне на меня легла тень позора. До сих пор я так и не смогла себе объяснить почему мужу было проще сделать то, что он сделал. Возможно, он действительно меня любил, но своеобразной, болезненной любовью. Однажды ночью мы шли в город, чтобы успеть занять место для утреннего базара. После вечернего чая, я почувствовала страшную слабость и попросила у мужа дать мне немного отдохнуть. Я спала слишком крепко, как ни спала ещё никогда в жизни. Но раннее солнце я встретила не на базаре, а среди песка и обреченности. Спустя три дня я поняла, что не смогу найти дорогу домой, спустя пять дней — что я умираю. В конце седьмого дня меня подобрали люди Илхама и привели сюда. Он дал мне поддержку, защиту и новый шанс на жизнь, несмотря ни на что. Этот гарем уникален, потому что мы берём на себя ответственность за наш второй шанс, а Илхам честно находит для нас хороших мужей. И то, что он берет за это деньги, вполне уместно и объяснимо, нас нужно на что-то содержать.

Округлившимися от открывшейся мне правды глазами я смотрела на Зинат и, заикаясь, подобно Сэму, ответила:

— Я-я не представляла, не думала, что несут в себе многие из вас. Наньи, а ты?

— Мою маааму изнасиловали во время набега. Муж и семья отказааались от неё и выгнали из дома. Одна старая вдова подобрала её и пообещала помооочь. Она не имела возможности заботиться о маме, но знала, кто сможет, и привела её к гарему. К этому момееенту мама была так истощена, что не пережила родов. Она успела лишь дать мне имя «Наньи», что значит «Благодарность». Она благодарила господииина, что её смерть не была напрасной, что она смогла дать жииизнь. Поэтому я тоже буду благодарить Илхама за этот