Моя еврейская бабушка - Галия Мавлютова

– Не-ет, он вообще не пьет, и пива ни-ни, и не курит.

Она говорит со мной, а у самой глаза вовнутрь повернуты, видимо, ударилась в воспоминания, вдруг Саша был замечен в пьянстве, но нет, Сашино прошлое прозрачно и безупречно. Таисия улыбается светло и нежно. Сашина репутация ей подходит.

– Ну и бросай своего недотепу Толю, а то он не работает, живет за твой счет, пьянствует, зачем тебе такой парень? – В моем тоне много категоричности. Рублю, что называется, с плеча.

– Саша мне эсэмэску прислал, пишет, мол, моя любименькая девочка, хочу кататься с тобой на лыжах и целоваться. – Тасин голосок дрожит от умиления.

– О, ты еще сомневаешься, вот твой Толя не напишет тебе такой эсэмэски. А у Саши и машина, и квартира, и образование – все есть. Целеустремленный парень, вот за таких надо замуж выходить. Всю жизнь будет заботиться о тебе. Твоя красота будет его согревать. Давай, решайся, выбирай, только помни главное: твои любовные приключения не должны мешать работе. Иди, занимайся делом, обед уже закончился! – Последние слова я кричу вдогонку.

Слышала бы меня моя начальница! Она бы мне точно премию выписала под второе десятилетие.

До Нового года остается три дня. Тася собирается на каникулы к маме в Моршанск. В эти дни она стала еще красивее, каждую минуту живет любовными перипетиями, вздыхает, вслух мечтает о красивой жизни, норковом полушубке и умных детях.

– Вот-вот, твой-то Толя тебе полушубок не купит, будешь до пятидесяти лет бегать в поддергайке из плащевки, – поддразниваю я, – всю красоту растеряешь на морозе. Все органы застудишь. Будешь такой же, как тетки из бухгалтерии. Толстая и сварливая. Хочешь такой стать?

– Н-не-ет! – Она даже подскочила от страха. – Нет, не хочу! Хочу жить красиво.

– Правильно, вот поедешь на вокзал, сядешь в «субарочку» на правое сиденье, Саша тебе дверцу распахнет, а ты как королева сядешь на законный трон. Это и будет твое место в жизни. Кстати, ты мне хоть эсэмэску пришли, как он тебя проводит. А Толе ничего не говори. Молча уходи. Не ссорься с ним, мало ли что он может выкинуть. Он у тебя неадекватный.

За день до Нового года она уехала. Вечером убежала с работы, спеша на поезд, вся счастливая, возбужденная, влюбленная. Тридцать первого я не получила эсэмэски, но не обиделась. Были бы счастливы молодые…

Когда начальница погнала нас с работы на встречу Нового года, ко мне подошла Тасина подружка, и, запинаясь, сказала:

– Тая просила передать, что на вокзал ее повез Толя. Он опередил Сашу.

Что-то оборвалось у меня внутри. Я даже растерялась немного. Как же так? Ведь она не любит Толю, сама твердила мне, что живет с нелюбимым, переживала, страдала.

Вот ведь как бывает у молодых…

Санкт-Петербург, Россия, 07.02.2011 г.

Тишина оглушала. В доме ни звука. Меня охватил ужас. Я оцепенела. Обычно день начинался с побудки. Мать стояла надо мной и ругалась, а я делала вид, что ничего не слышу, и куталась в одеяло. Ночью я засыпала за книгой, а утром не могла проснуться. Пробуждение расценивала как поражение. И вдруг тишина…

Никто не ругается. Печка остыла. Мама не может проспать. Она всегда встает рано. У нее такой закон – кто рано встает, тому бог дает. Каждое утро начиналось с этих слов. Мать хотела научить меня жить по своему укладу.

Именно так я впервые встретилась со смертью. Она пришла в виде оглушающей тишины, и привычный мир рухнул. Потом мне пришлось встать, тревожить соседей, заниматься похоронами, а было мне тогда шестнадцать. Вроде бы немало, но и немного.

Смерть матери потрясла меня. До сих пор не примирилась со смертью. Не понимаю, что это такое. Все знаю, многое могу объяснить, а что такое смерть – не по-ни-ма-ю. Даже себе объяснить не могу. Никогда не ходила на похороны. Принципиально. Ни на чьи. Увиливала от поминок под любым предлогом. Часто врала. Иногда говорила правду. В общем, делала все, даже шла на сделку с совестью, лишь бы не натолкнуться на хладный труп любимых прежде людей. Мне хотелось, чтобы они остались в моей памяти живыми, веселыми, молодыми. Окружающие меня не понимали, осуждали, упрекали, многие отворачивались, но я стояла на своем.

А недавно я переступила через собственные принципы и мужественно отправилась хоронить мою еврейскую бабушку, ведь мои кровные татарские погибли молодыми по дороге в ссылку. Моей бабушке Софье было всего тридцать, когда она умерла на барже от дизентерии. Говорят, была удивительной красавицей. Меня тогда и в помине не было, а моя мать была еще ребенком. Это случилось в далеких тридцатых прошлого века.

Но в моей жизни все же была бабушка, да не простая, а еврейская. Еще студенткой я познакомилась с Симой. Разумеется, по паспорту ее звали иначе. По-еврейски – Сима Абовна, на русский лад – Серафима Абрамовна. В те годы она была взрослой, но еще не старой женщиной. Мы не знали, что пойдем по долгой жизненной дороге в одной упряжке, не связанные кровным родством, национальностью, языком и даже интеллектом. Мы были разными. Слишком разными. Сначала принюхивались друг к другу, присматривались, а потом привыкли. И уже не смогли обходиться друг без друга. Когда Сима состарилась, она стала утомительной, но по-прежнему оставалась сильной и властной. Сколько народу с ней нянчилось, каких людей она заставила танцевать вокруг себя, со счету можно сбиться. Но ведь и нянчились, и танцевали, и прихоти исполняли, и терпели.

Она казалась вечной. Мы были готовы к тому, что нас всех не будет, а она останется. Но ничего вечного не бывает. Все проходит. На днях она умерла. Я часто привожу ее в пример молодым: дескать, Симе было всего двадцать три года, а она вывозила мертвых людей из промерзших блокадных квартир. В отряде по вывозу трупов их было несколько молоденьких девчонок. Она не любила вспоминать про блокадные дни. Расскажет что-нибудь, нахмурится, заругается и замолчит. Клещами слово не вытащишь.

Я впервые в крематории. Здесь чисто. Обычный запах рядового казенного учреждения. Вполне приличное кафе, гдк предлагают хороший кофе со сливками. Ничего скорбного.

Перед смертью у Симы «поехала крыша». Хорошо, что это состояние длилось недолго. Рассказала дочери, что к ней приходила красивая женщина в красном платье, мол, пришла и сидит. Молодая, красивая. Это ей привиделось. Я сказала, что это Симина смерть приходила. Так и вышло.

Симу классно обрядили в последний путь. Надели на нее праздничное платье, сделали прическу, элегантно повязали шарф. Она ведь неверующая была. Сима не верила ни в бога, ни в черта. Наряжала ее бабушка в больнице Джанелидзе, сказала, что она одна из последних, кто моет покойников, как положено – руками и с мылом. Всех остальных теперь просто поливают из шланга. «Последняя из могикан» постаралась, Сима выглядела красавицей. Спокойная, величественная, красивая старуха. Вся в цветах, в руки ей положили третью часть материнского шарфа, это единственное, что осталось у Симы от еврейской матери. Когда ее мать умерла, Симе было всего тринадцать лет. Отец на следующий день привел новую жену, а всех детей выгнал из дома. Это было в тех же далеких тридцатых, в Староконстантинове Хмельницкой области. Кстати, Симина мать была одной из первых женщин-врачей. Умерла от рака. Тогда его совсем не умели лечить. Старшая сестра успела вынести из дома материнский шарф. Она разрезала его на три части и раздала сестрам. Все давно умерли. От большой родни Шенфилдов оставалась одна Сима.