Я взял Берлин и освободил Европу - Артем Драбкин

10 мая отдыхали, любовались Прагой. В 14 часов тревога. Бригада выступила в район г. Бенешув. Немцы большими и малыми группами по лесам пробирались на запад. Стычки продолжались до 13 мая. 13 мая была разбита и пленена большая группа немцев. Их было более 100 человек. 15 мая на большой поляне в лесу бригада построилась на митинг в честь Победы – окончания Великой Оечественной войны. Торжественность неописуемая. Теперь до каждого дошло, что война кончилась. В Чехословакии мы пробыли недолго. В начале июня приказ на марш. Отправляемся на Родину. Мне разведчики бригады подарили автомашину – скоростной «Гономаг». На нем я с товарищами и отправился на Родину. По пути заехали в концлагерь «Освенцим». Хотелось посмотреть на лагерь смерти. Картина жуткая. Печи, высокие трубы, горы пепла, ряд виселиц. Захотелось как можно быстрее уйти от этого страшного зрелища. Прибыли на Родину. Корпус разместился в г. Буск, и окрестных селах. Штаб обосновался в г. Буск. Бригада разместилась километрах в пяти от г. Буск в селе Яблуновка. Приводили себя в порядок, отдыхали, развлекались. Начльник разведки, заместитель артиллерийского дивизиона, агитатор бригады и я решили на «Гономаге» съездить во Львов. Расстояние небольшое – около сотни километров. Поездили, посмотрели, посидели в каком-то кафе. По одной из главных улиц, где движение одностороннее, мы поехали навстречу движению. ГАИ в Львове работала. Нас пытались остановить. Где там. Мы вышли на трассу на Буск и добавили газу. Под Буском нас нагнали гаишники на мотоциклах. Пришлось остановиться. Ни прав на вождение, ни документов на машину у нас, конечно, не было. На фронте особая жизнь и особые условия и права. Мирная жизнь преподнесла нам первый урок. Чтоб ГАИ не поднимала шума, чтоб не было у нас неприятностей с нашим начальством, мы машину отдали инспекторам. Они смилостивились и подвезли нас на нашей (уже не нашей) машине до Буска. Так, едва начавшись, я закончился как автомобилист.

Сюрприз с машиной – мелочь по сравнению с тем, что у меня открылась рана. Львов, госпиталь на ул. Зеленая, 8. Лечение и знакомство с будущей женой, свадьба. Из бригады на торжество приехало более десяти офицеров во главе с заместителем начальника политотдела бригады майором Чариковым.

Закончилось лечение. Рана зарубцевалась. Медицинская комиссия признала меня ограниченно годным к службе в Вооруженных силах. Демобилизовался. Стал инвалидом Великой Отечественной войны. Стал делать все возможное и невозможное чтобы поправить здоровье. Началась жизнь в гражданских условиях, но это уже другая жизненная страница.

заместитель командира эскадрильи 640-го бомбардировочного полка

Самый страшный полет на «бостонах» был на Данцинг. Перед вылетом к нам приехал начальник штаба разведки 4-й воздушной армии. Он сообщил, что у немцев на аэродроме Олива сосредоточено 92 самолета имеющих один боекомплект и одну заправку горючим. В нашу задачу входит нанесение удара по взлетно-посадочной полосе. Он предупредил, что воздушный бой будет жарким. Налет совершался тремя полками бомбардировщиков, которые прикрывали три полка истребителей. На цель вышли на шесть тысяч метров. Штурман говорит: «С аэродрома взлетают четверки, пары и даже шестерки. Будет каша». Начали бить зенитки. Я командую: «Разомкнись». Потом начали атаковать истребители. Сомкнулись. И начался воздушный бой. Немцы атаковали сразу и справа и слева. Опустил оба ведомых звена, чтобы дать возможность стрелкам вести огонь во всех направлениях. Смотрю, подбили командира звена Родионова: «Товарищ командир, я ранен в голову, горит левый мотор». – «Сбросил бомбы?» – «Нет». – «По команде штурмана сбросить бомбы на цель». Начал снижаться на одном моторе. Я дал команду четверке истребителей прикрыть его. И он, горящий, раненый, на одном моторе сбросил бомбы на цель. Я говорю: «Уходи, четверка прикроет». У него начал отказывать второй мотор. – «Леша, счастливо тебе жить, прощай». Потом уже выяснилось, что им удалось уйти за линию фронта. Штурман и радист выпрыгнули на парашютах и попали на нейтральную полосу. Стрелок был убит. А Родионов упал на железнодорожную насыпь и погиб. В этом же вылете сбили Сережу Смирнова, левого ведомого Родионова. Штурман мне говорит: «Командир, парашютист снижается прямо на Данцинг». Мы потеряли 2 экипажа. Из другого полка еще один экипаж был сбит, но в этом воздушной бою мы сбили 27 немецких истребителей. Руководил воздушным боем истребителей подполковник Зеленкин. Ему единственному дали полководческий орден Суворова III.

Закончилась война, мы стоим в Познани. И мимо шла колонна бывших военнопленных. И вдруг из нее выходит Смирнов: «Товарищ командир, лейтенант Смирнов прибыл из плена». Двое суток пили водку, и он рассказывал нам свою эпопею. А потом пришел начальник особого отдела: «Где тут у вас пленный летчик?» И забрал его. Его отправили в лагерь на Северный Урал, он там сидел лет 10. Сам он был из Донецка. Как-то я ехал в Сочи и вышел на стации попить пива. Подходит ко мне милиционер: «Товарищ командир, не узнаете?» Я смотрю – Сережка Смирнов. Он отсидел и работал уже в милиции.

Сложный был полет на Кенигсберг. Зениток было много, и стреляли они очень точно. Пекло! Шапка одна за другой, все рядом, думаешь, все на тебя нацелены. Помню, у меня зам. комэска Мишу Петрова ранило. Он мне говорит: «Товарищ командир, ранило в голову». – «Зажми рану, на цель выйдем и потом пойдем». – «Течет все равно, правый глаз ничего не видит». – «Так смотри одним глазом. Выйди из строя, найди бинт (он обычно у нас лежал в правом кармане), сделай сам что-нибудь». – «У меня морда не круглая, бинт не держится». Ну кое-как забинтовал себя сикось-накось. Отбомбились, вернулись, я всех перестроил, чтобы он первым сел. На земле уже ждет машина «Скорой помощи», врач.

заместитель командира эскадрильи 168-го истребительного полка

Начну с того, что в начале апреля 45-го года стояли в Иургайтшене на большом немецком аэродроме. Когда возвращался с боевого задания, у меня отказал двигатель. Потом, как оказалось, во время воздушного боя мой самолет был поврежден, но двигатель работал вплоть до аэродрома и отказал на первом развороте. Я дотянул со снижением до третьего. Начал планировать на посадку. Кое-как проскочил между металлическими колоннами разбитого ангара. Самолет еле держится, я сажусь, не выпуская шасси и закрылки. Самолет прополз на брюхе, встал на двигатель и рухнул назад. Я получил небольшое сотрясение. Сижу, не пойму, что со мной произошло. Вылезти не могу. Подъехали ко мне механики, вытащили меня из кабины. Я попал в госпиталь. В госпитале пролежал дней 15. Уже чувствую себя нормально. Написал записочку в полк с просьбой прислать за мною «У-2». А врач не выписывает. Говорит: нет, еще дней 10, 2 недели надо полежать. Я думаю, все равно сбегу. Как я и просил, прилетел самолет, сел на площадочку рядом с госпиталем. Я в кабину – и в полк, а на следующий день мы уже перелетели на аэродром Истенбург под Кенигсберг. Там переночевали. Спали на одной койке с другом и командиром эскадрильи Ильей Петровым обнявшись – было холодно, замерзли. Утром пошли на завтрак. Самочувствие у меня неважное, и предчувствие тоже: «Я сегодня не вернусь с задания». Хотя я себя уже в воздухе прекрасно чувствовал, все видел, умел сбивать, заходить, пилотировал отлично. Я считал, что меня уже сбить не могут. А здесь было такое неважное ощущение и предчувствие. Но я никому не сказал об этом – не мог. Я и Петров повели две группы. Вылетело нас очень много. Вся наша истребительная дивизия. Бомбардировщики наносили удар по аэродрому Фишхаузен – на побережье Балтийского моря. Я тогда летел на «Як-9л». Штурмовики зашли на аэродром, а следом мы с бомбами. Тут бомбили с пологого пикирования. Прицелов для сбрасывания бомб не было, бросали на глаз, но с малой высоты – там не промажешь. Сбросили бомбы и пошли к «Пе-2», прикрывать их. Поднялись к ним нормально, и тут нас атаковали несколько групп «Фокке-Вульфов», «Мессершмиттов». Завязался воздушный бой. Ведомый меня потерял. Один немец пристроился ко мне. Я начал уходить переворотом, а второй, видимо, «Мессершмит», пристроился снизу, открыл огонь и попал в центроплан. А в центроплане баки… В кабине огонь. Я выполняю боевой разворот, беру курс 90 градусов. Начал задыхаться. «Фонарь» открыл – пламя сразу охватило меня, пришлось его закрыть. Пламя немножко уменьшилось. Набрал высоту – может быть, тысячу метров, может быть, две – там уже не до приборов. Начал снижение с курсом 90. Когда начал глотать пламя, появились мысли покинуть самолет… Это все секунды – даже не минуты, секунды. Газ не убираю, иду на максимальной скорости со снижением. «Фонарь» открыл, опять меня охватило пламя. Отстегнул поясной ремень (плечевыми мы не пристегивались). Начал вылезать из кабины, ноги поставил на сиденье, оттолкнулся, высунулся по грудь, и меня обратно засосало. А в кабине дым и огонь, ноги горят, пламя лижет лицо. Второй раз – то же самое. Думаю – конец мне. Вот тут у меня перед глазами промелькнула вся жизнь: где я родился, учился, мои друзья фронтовые, детство, пацанов вспомнил, с кем я ходил за арбузами на бахчу… В последний раз напрягаю все силы, подтянул ноги на сиденье и с силой оттолкнулся и выскочил примерно по пояс. Набегающим потоком меня спиной прижало к фюзеляжу, но за счет того, что истребитель находился в беспорядочном падении, меня аэродинамические силы вытащили из кабины и отбросили от самолета. Сразу стало тихо. Только слышны разрывы зенитных снарядов. Через несколько секунд услышал взрыв – мой самолет ударился о землю. Я поймал кольцо, дернул, а парашют не раскрывается, и только через несколько секунд послышался хлопок, динамический удар, и я с облегчением повис на парашюте. Посмотрел – купол цел. И в это время меня начали обстреливать с земли. Зацепили шею, ноги. Физиономия горит неимоверно, брюки все обгорели. Тело и голова не сгорели только потому, что был в кожаной куртке и кожаном шлемофоне.