Самозванец. В двух книгах. Книга 1. Рай зверей - Михаил Крупин

С «обличением» к Сигизмунду желательно было (для пущего сраму Короне) послать кого-то из родственников самозванца. Дед Замятня-монах уже дряхл, отец мертв. Мать к такому суровому делу не годна. Но в Москве подвизался как галичский выборный дворянин Отрепьев Смирной, Гришкин дядя. При правлении и царствовании Годунова весьма преуспел — дослужился до чина стрелецкого головы. Голове и выпало путешествие.

— Добивайся, Смирной, очной ставки с племянником. Прямо в очи, пред всеми приспешниками узнавай-обличай! — наставлял Борис. — Но сперва за глаза перечти королю его вины, кои сказаны в грамоте.

Смирной кивал, кланялся, моргал виновато: и он ведь тоже Отрепьев, тоже хочет в цари?

При выходе из дворца Смирного поймали несколько видных бояр. Завели под крыльцо Грановитой палаты.

— Годуновы о Русской земле неустанно пекутся, возвышают тебя, — сказал Дмитрий Годунов (глава приказа-Аптеки). — Ведь племяш твой и в Думу был вхож, а он вот как решил.

— Батюшке-государю все хуже, — сказал Семен Годунов, — окаянный Григорий расстраивает. А преставится царь, малолетний Феодор Борисович сдержит ли царство — не знаем. Снова Рюриковичи да Гедеминычи свои морды подымут, а наши с плеч слетят… И тебе тогда славную службу Борису припомнят, семью тоже не пощадят. А все Гришка, племяш окаянный.

— Я ж своими руками его задушу, — прохрипел Смирной, закипая.

— Мы к тому и ведем, — поддержал боярин Татищев, — если Гришку от ляхов домой переправить тебе не удастся, ты убей, застрели беса, нехристя.

Смирной становился дышать, потом кудрявая, намащеная борода его зашевелилась, молвил мрачно и искренно:

— Застрелю.

Григорий не переставал восхищаться изобретательной расточительностью Мнишка. Дворцы Самбора блистали великолепием. Особую слабость пан Ежи питал к зеркалам. Иные залы имели сплошные зеркальные стены, на гранях вспенивающиеся лепниной. Зеркальные потолки отражали ступенчатые канделябры и люстры, дальнее кружево иола. На поворотах дворцового парка таящиеся, искусно подобранные зеркала обманывали и изумляли беспечного путника: то ему представлялось, что он в дремучем лесу, а то, что в бескрайнем цветении поля. Даже купол одной башни замка состоял из сияющих выпуклых линз, это мощное зеркало, видимо, предназначалось приманивать ласковых ангелов. Даже в спицах колес брички Мнишка были встроены зеркала, в них смотрелись бегущие рядом с пролеткой собаки.

Но более всего Отрепьеву нравилась обширная столовая с потолком из стекла, над которым гуляли в искрящейся влаге живые чудесные рыбы. В подвешенных кубах, шарах, иных формах хрустальных сосудов тоже плавали рыбы поменьше. Мнишек, как и «принц Углицкий», чувствовал очень уютно себя в этой зале, здесь он предпочитал обсуждать с важным гостем дела.

Развалясь в легких креслах у орехового поставца, самборский староста и «московский князь» потягивали французские вина (Отрепьев с трудом научился потягивать). Вальяжный, тучный пан Ежи млел в кружевах жабо и манишек, грушевидная, лишенная шеи его голова покоилась на мягком воротничке. Небольшие лазурные глазки сквозь блестки бокала лукаво взирали на гостя.

— Пшипусьцим, круль назначит пану принцу аудиенцию, — говорит Мнишек так, словно голосовые связки его из нежнейшего бархата. — Что поведает принц о себе королю?

— В общем, то, что и вам.

— О, пожалуйста, ваше высочество, все по порядку: сначала весь путь.

— Я ведь сказывал.

— Это неважно, mon cher. Повторение вас приведет к бессознательному усвоению. На приеме у Зигмунда, друг мой, вы благословите назойливость толстяка Ежи.

— Ну, родился. Напали Борисовы люди. Только я уже был подменен, спрятан у милосердных друзей…

— Ай, браво! Так и величеству, и всем отвечай: ну не помню, не знаю, сидел у друзей. У каких? Милосердных! Попробуйте вывести рыбку на чистую воду.

— На чистую воду? — встревожился «Дмитрий».

— Я имел в виду разоблачение этих друзей-московитов. Они ведь рискуют, — поправился Мнишек. — А в краковском замке на Вавеле масса лишних ушей.

Вообще воеводе был симпатичен «царевич». Приезжавший в Самбор Лев Сапега шепнул по секрету: старине Ежи повезло, что Дмитрием оказался именно такой человек. В разговоре с ним литовский канцлер выяснил: «великий княжич» знаком с бытом русских царей и епископов едва ли не лучше самого Сапеги, проведшего три года на Москве в хлопотах посольских и разведывательных. Так, «царевичу» ведомы все караулы и крыльца Кремля, стенопись Грановитой палаты, порядок ведения Думы, даже помнит он, сколько смарагдов и яхонтов на Мономаховой шапке и бармах царя, даже сколько ступенек ведет к повороту в покои царевны.

Обвинить его трудно и в мелкой неточности. «Но… брат Ежи, — тогда же, хитро улыбнувшись, добавил Сапега, — никогда не задавайте князю Дмитрию Углицкому вопросов об Угличе — в этом городе князь никогда не бывал. Ему неизвестны ни названия тамошних улиц, ни имена своих родственников, бояр Нагих, ни тех людей, что приставлены были Борисом сопровождать его с матерью в угличскую ссылку. Тем не менее, — заключил Лев Сапега, — Дмитрий очень хороший. Он достаточно прост, чтобы вы могли вить из него все что угодно, и достаточно хитер, чтобы это вам позволять».

— Не поверите, принц, — сказал как-то пан Ежи, — от вас в восторге все мои дочери, особенно Марианна.

Однако пан не дождался ответного комплимента — очевидно, Углицкий считал подобные заявления в порядке вещей, только хмыкнул довольно: чай, не татарва мы какая-нибудь, все при нас, потрогал свою бородавку у левой ноздри.

— Марианна, представьте, от вас без ума, — повторил со значением Мнишек.

— А мне глянулась больше Альжбета, — признался царевич.

— Но Альжбета ведь замужем, — возразил Мнишек, выгнув недоумевающе брови, — а Марианна свободна, — он сделал рукой, утопающей в брыжах манжеты, умеренный, предоставляющий жест… — А может быть, более вам подойдет Анна Австрийская? — капризно выпятил губы пан Ежи. — Только куда сбыть французского короля?

Отрепьев мерно хлопал глазами.

Мнишек решил выразиться яснее.

— Politic, Дмитрий, — сложная, хрупкая вещь. Потому предпочтительно связи между государями, также полезными деятелями государств подкреплять полюбовными браками. — Ежи грузно налег на ореховый столик, сжал в ресницах лазурь. — А ведь чем-то вы схожи с моей Марианной!

В ближнем кубе огромная рыбина боком причалила к зеленоватой хрустальной стене, ледяным глазом пучилась на цесаревича, чуть пошевеливая плавниками.

— Нет, мы… в общем-то… разные люди… — Вдруг Григорий проник в смысл предложенного, попытался глотнуть что-то высохшим горлом.

— Значит, разные?!. Милый царевич, но где же гарантии? — Мнишек стал покрываться недобрым румянцем. — Я представлю вас Зигмунду, расположу к вашей милости сейм, соберу посполитое войско, а вдруг вы, принц Димитрий, дорвавшись до царского трона, вместо самой малейшей награды велите отнять мне без жалости голову либо вовсе швырнете на полюс, к своим самоедам и снежным циклопам? Где ручательство прочной защиты от этого ужаса?