Анатомия любви - Марина Крамер

дело — выслушать и направить. Я не могу изменить чью-то жизнь, но могу помочь выйти на ту дорогу, которую человек сам, может, просто не заметил. Вот возьмем вас.

— А что — я? — удивился Семен. — У меня особых проблем нет.

— Видите — особых нет, — сразу зацепился за слово психолог. — Значит, они все-таки есть, но вы не считаете их важными, определяющими или непреодолимыми. Проблемы есть у всех, даже если нам они таковыми не кажутся. Даже выбор рубашки утром зачастую проблема, согласитесь?

— Мне с этим легче, я футболки предпочитаю.

— То есть подобную проблему вы для себя решили, — улыбнулся Иващенко. — А давайте выясним, какую проблему вы решаете, садясь на мотоцикл и выезжая на трассу.

— Разве для этого нужна проблема? — удивился Семен. — Я с детства люблю… — и вдруг осекся, вспомнив, как однажды, когда ему было лет двенадцать, он впервые попал с отцом на мотогонки.

Борис Исаевич так восхищался бесстрашными парнями на мотоциклах, так вдохновенно рассказывал об их мужестве, отваге и настоящем мужском стержне, что Семен понял — такие парни вызывают у отца уважение.

В секцию он пришел поздно, особых результатов от него уже не требовали, гонял Семен больше для себя, а потом познакомился с байкерской тусовкой и, что называется, переметнулся. Отец, кстати, не заметил того, что сын больше не ходит на тренировки, как не заметил, кажется, смены спортивного мотоцикла на подержанный харлей, который Семен любовно перебирал в гараже под присмотром соседа-автомеханика.

Выходит, увлечение мотоциклами пришло не само по себе, понял Семен и удивленно посмотрел на психолога:

— А вы правы… — И он рассказал историю с мотогонками, замечая, как Иван удовлетворенно кивает.

— В конечном итоге отец все равно не стал считать вас мужественным и смелым, ведь так?

— Так… но мне его мнение теперь уже неважно.

— «Теперь уже»? А когда было важно?

— Когда впервые скальпель в руку взял. Я тогда на пятом курсе учился, дежурил в приемном, как многие — бесплатно, чтобы опыта набраться, ходил хвостом за хирургами, они иногда разрешали ассистировать на простых операциях. Я первую аппендэктомию сделал как раз на пятом курсе, а отец узнал — вместо похвалы орал как бешеный, — признался Семен, глядя в пол. — И запретил мне в приемном ошиваться, к себе в клинику велел приходить. Ну а там никто ничего особо делать не давал — принеси-подай, анализы-карты, ну такое…

— И вам не приходило в голову возмутиться и отстоять свое право?

— Да бросьте, Иван Владимирович, ну какие права у студента? А с моим отцом в клинике вообще никто не спорит. Сказал — не пускать в операционную, вот и не пускали.

— Но вы ведь могли туда и не приходить.

— А толку? Скандал был бы, что учиться не хочу.

— Но по сути вы и не учились.

— Не учился, — согласно кивнул Семен. — Все только в теории, практика была в институте на трупах, но и все. К живым пациентам отец меня не подпускал.

— Как думаете — почему?

Семен пожал плечами:

— Не хотел, чтобы я накосячил и фамилию его запятнал, думаю, так.

— Про вас говорят, что вы хороший хирург. Не выдающийся, простите, но и не средний.

— Гены? — криво усмехнулся Семен, чувствуя, однако, благодарность коллегам в отцовской клинике за такие отзывы.

— Ну тут я не силен. Думаю, ваше упорство. Ведь как-то же вы оказались здесь, сумели вывернуться из-под папиной руки? Да и специализацию по пластической хирургии прошли — явно ведь Борис Исаевич возражал?

Слово «возражал» вообще не выражало тех эмоций, которые, по всей видимости, испытал отец, когда узнал, что сын уезжает на обучение. Такого ора в их доме не стояло с тех пор, как семилетний Сема разрисовал фломастерами английский атлас анатомии, подаренный отцу кем-то из зарубежных коллег…

— Ты в своем уме?! — с пеной у рта кричал Борис Исаевич, потрясая кулаками и даже не понимая, как комично выглядит, наскакивая на двухметрового сына. — Какая пластическая хирургия, что еще за дурь?! Кто тебе вообще это подсказал, какой идиот?! Вставлять силикон в разных дур — это ты называешь профессией?! Я столько сил в тебя вложил — для чего? Чтобы ты остаток жизни увеличивал сиськи женам и любовницам олигархов?!

— Чем эта специализация хуже любой другой? — упирался Семен, чем злил отца еще сильнее. — Для тебя хирург только тот, кто в брюшной полости работает?

— Чушь! Это чушь! — Борис Исаевич, казалось, вот-вот разорвется от негодования. — Хирург тот, кто жизни спасает!

— А тот, кто дает возможность жить в гармонии с собой — не хирург?

Впервые в жизни отец обложил сына крепким словцом и выскочил из комнаты, где они ругались, с криком:

— Зина! Зина, накапай мне корвалола немедленно! Этот… этот… он меня в гроб сведет!

Семен тогда уехал на всю ночь за город, ночевал в палатке, а на следующий день улетел в Москву на пять месяцев.

— Ну что ж, Семен Борисович, — бросив взгляд на часы, подытожил Иващенко, — наша беседа вышла интересной и продуктивной. Предлагаю продолжить через пару дней.

— Еще сеанс? — удивился Семен, вставая из удобного кресла.

— Мне бы хотелось показать вам вас настоящего, — загадочно улыбнулся психолог, сверкнув очками. — Так что увидимся через пару дней.

Инна

Не дождавшись ни дочери, ни звонка от нее, Инна решила хотя бы забрать Даню. Время как раз подходило к тому, когда заканчивался день пребывания в лагере, и она, наскоро собравшись, поехала за сыном, благо чувствовала себя гораздо лучше, чем утром.

Даня бежал ей навстречу, размахивая каким-то букетом, и Инна удивилась — никогда он не собирал для нее цветов, как делала это в его возрасте Алина.

— Мама, мама, смотри, что у меня есть! — Даня запрыгал вокруг нее.

— Где ты это сорвал?

— Я не сорвал. Мне дядька какой-то дал, — сообщил сын, вручая матери букет мелких розоватых цветов.

Инна уже открыла рот, чтобы произнести гневную тираду о том, что нельзя ничего брать у чужих, как почувствовала, что все слова словно застряли в горле. В руках сына был букет из «дыхания ребенка», того самого, что она сама высаживала на клумбы в сквере клиники. Она могла голову прозакладывать, что больше нигде в городе таких цветов не было — довольно редкая расцветка, Инна выписывала семена из московской оранжереи…

— Ка… какой… дядька? — еле выдохнула она, хватаясь рукой за металлический прут забора, чтобы не упасть.

— Не знаю, — беззаботно заявил мальчик. — Он у ворот стоял, когда мы возвращались с полдника, поманил меня пальцем и спросил, как зовут. А