Нелегкий флирт с удачей - Феликс Разумовский

— Как скажешь, хозяйственный ты наш, — с ухмылочкой согласилась она, разом поменяла курс и, старательно огибая лужи, двинулась за ним мимо мокрых, печальных астр. Те мотали на ветру головками, словно прощаясь навсегда…

— Наше вам. — Охранник на дверях посмотрел на Прохорова хмуро, на Женю — плотоядно, раздевающе, однако слова плохого не сказал. После того как Тормоз побил Стального Вепря, непобедимого мастера кун-фу, с ним все старались разговаривать ласково, улыбаясь. Все, кроме Лысого и Димона. Этим было насрать на любого, они и Морозову жопу не лизали, знали себе цену. Да и ему тоже…

— Проходи. — Прохоров пропустил Женю вперед и повел ее длинным, выстланным ковролином коридором. — Сейчас разденешься в гардеробе, потом найдем тебе местечко поцивильней, к сцене поближе. Где-нибудь в уголке, под пальмой…

Сквозь витражные двери они попали на лестничную клетку, двинулись мимо безвкусного, стилизованного под Африку, барельефа и вдруг услышали цокот каблучков, сопровождаемый гневным женским голосом:

— Ну правильно, Кузьма Ильич, придется мне самой на старости лет выставляться с голой жопой! Не стареют мандой ветераны, такую мать…

Голос показался удивительно знакомым, родным до боли… Пискнула, отключившись, трубка, в воздухе повис затейливый мат, и на лестнице материализовалась Ингусик.

— Ни фига себе! Братцы, а вы-то тут что делаете?

Держа в руке «Нокию», она стремительно спускалась по ступеням, серые глаза ее метали молнии, ноздри вздернутого, говорящего о легкомыслии носа раздувались. Двигалась она с яростью раненой пантеры, смотрела же — с безутешной скорбью поруганной девственницы. Чувствовалось сразу, что на душе у нее нет гармонии…

— Я провожаю на позиции бойца. — Женя с интересом уставилась на подругу, криво усмехнулась: — А вот ты каким боком?

— А я командую конкурсом красоты. — Ингусик скривила губы, и на ее лице промелькнуло отвращение. — Трижды мать его за ногу! Представляешь, одна из этих шкур не явилась, звоню ей — пребывает, видите ли, в шоке. Кот ей на башку спланировал! Большой и рыжий. Чертова задрыга, где я теперь возьму белую ладью?

Заметив недоуменные взгляды, она снова выругалась:

— Придумали херню — наклонный подиум в форме шахматной доски. По правую сторону лахудры в черном, по левую — дешевки в белом. Тридцать две шалавы. Постой, постой. — Она вдруг осеклась и, радостно рассмеявшись, ухватила Женю за плечо: — Эврика, такую мать! Ты, Жека, и будешь белой ладьей! — И, не давая ей опомниться, горячо зашептала в ухо: — Ну давай, солнышко, соглашайся. Ты же у нас красавица, все эти лярвы тебе в подметки не годятся. Всего-то делов — лобком помаячить да фокстрот сбацать с голой жопой. На призовые места, дорогуша, конечно, губу не раскатывай — уже уплочено, а вот в десятку попасть тебе раз плюнуть. И поедем мы с тобой в Норвегию, где в фьордах плавают касатки…

Если бы змею-искусителю была нужна напарница, он несомненно выбрал бы Ингусика.

— Сережа, а? — Женя вопросительно посмотрела на Прохорова, тот на часы и пожал плечами:

— Смотри только не простудись.

Сейчас, перед самым боем, ему хотелось молча побыть в одиночестве.

— Ну пойдем, моя хорошая, пойдем. — Инга обняла Женю за плечи и повлекла ее в гримуборную, нажимая свободной рукой кнопки «Нокии». —Але, Кузьма Ильич? Все, вопрос решен, малой кровью, порядок. Полный комплект… Полна коробочка…

«Да, вопрос решен. — Прохоров тупо посмотрел парочке вслед, внутренне встрепенулся, настраиваясь на бой, и быстрым шагом направился в раздевалку. — Красавицы, конкурс, стриптиз — мышиная возня какая-то. Суета…»

— Явился, не запылился. — Лысый при виде его помрачнел и, скривившись, словно от зубной боли, поманил за собою в тренерскую: — Не стой столбом, присядь.

На стене висел плакат, красочный, с изображением одного из экс-премьеров. Насупив брови, тот жуликовато пялился в пространство и держал ладони на виду, изображая ими крышу несуществующей избушки. Внизу было дано пояснение — «Наш дом Россия». В пяти шагах от плаката стоял Димон. Бросая в экс-премьера бритву, он раз за разом попадал тому точно в глаз, довольно хмыкал и с обстоятельностью маньяка повторял все сначала. На щеках его катались желваки.

— Слушай сюда, Сергей Иванович, — Лысый сухо кашлянул, опустил глаза, — и заруби себе на носу, чтобы без дураков. Займешь четвертое место. Побьешь двух первых говнюков и ляжешь под Черного Буйвола — заплачены очень серьезные деньги. Если будешь паинькой, погасишь долг и поедешь в Норвегию. Смотри у меня, не вздумай показывать характер. Усек?

— Понял, не дурак. Волчьи законы рыночной экономики, — Прохоров встал и, хрустнув пальцами, пошел из тренерской, — буду паинькой…

Пока он переодевался, настраивался на бой, работал на координацию и гибкость, почтеннейшая публика тоже разминалась — водочкой, коньячком, французским винищем. Закусывали разнообразно, однако сегодняшним вечером особым шиком считалась эротическая кухня. Маленькие хлебцы в форме хрустящих фаллосов, шампанское с устрицами а-ля великий Казанова, салат с сельдереем по рецепту мадам Помпадур и, конечно, рыбная пикантная похлебка, с помощью которой Апулей, говорят, и совратил свою будущую супругу. Ели суп из креветок на курином бульоне, жрали рис, сваренный в молоке, с перепелиными яйцами, луком и медом, давились омлетом с имбирем и перцем, рыгая, делились впечатлениями:

— Ну, братва, у меня уже встал, хрен с ним, со стриптизом, пойду засажу кому-нибудь…

— Лапа, одно из двух, или у меня будет понос, или у тебя будет ночь любви…

— Милый, я под эти артишоки кончаю, кончаю, кончаю…

Не хлебом единым жив человек. На сцене голая, похожая на свиноматку тетка лихо откупоривала влагалищем бутылки, курила этим же самым местом, рисовала фломастером портреты на заказ. Это имело успех.

— А жопой слабо?

Публика бешено аплодировала, халдеи неслышно служили, мэтр из-под кустистых бровей зорко посматривал по сторонам. Обстановочка была самая непринужденная, все ждали начала драки и похабели. Народу потихоньку прибывало, смех и звон посуды заглушали чувственные звуки музыки, и в жизнерадостной этой суматохе никто не обращал внимания на бородатого мужчину в скромных роговых очках. Сам черт не узнал бы Полковника, лично приступившего к первому этапу операции.

— Ступай, милая, мне сегодня нельзя, — отмахнулся он от приставшей было потаскушки и, усевшись на высокий табурет у стойки, вежливо спросил сока и фисташек. — Томатный, пожалуйста.

— Пожалуйста. — Респектабельный, похожий на евангелького патриарха бармен ловко сыпанул треть стакана льда, до краев налил разбодяженного сока и так вытряхнул фисташки на блюдечко, что половина осталась в пакете. — Прошу. У вас на редкость удачный галстук.

Манеры его были безупречны, голос хорошо поставлен, а глаза светились неземной, прямо-таки вселенской скорбью по всем алкающим, заблудшим и погрязшим.