Запределье. Осколок империи - Андрей Ерпылев

Агония революционерки продолжалась долго. Ее товарищ, вяло дернувшись всего пару раз, давно висел рядом с ней старым грязным мешком, лениво поворачиваясь на натянутой струной веревке, а она все еще жила. Глядеть на это было невыносимо, и над толпой рос недовольный ропот.

— Сделайте же что-нибудь! — отчаянно закричал Алеша, чувствуя, что лишившаяся чувств Вика безвольно повисла у него на руках. — Прекратите все это!..

Один за другим грохнули два револьверных выстрела и бьющаяся в агонии жертва наконец обрела покой. И юноша мог поклясться, что последний взгляд покойницы, замерший на его лице, был полон благодарности.

Пламенная большевичка и бескомпромиссный борец с мировой контрреволюцией, товарищ Искра оказалась права — повесить ее тоже толком не удалось. Как ранее — расстрелять…

* * *

Товарищ Бокий[12]выслушал доклад следователя в полном молчании, неотрывно глядя ему в глаза своими гипнотическими зрачками…

— Вы закончили, товарищ Черемыш? — разлепил он губы, когда тот остановился.

— Так точно, товарищ Бокий.

— Подготовьте документы на представление товарищей Рейгель и Резника к наградам. Посмертно.

— Но они, возможно, все еще живы!

— Как вы собираетесь это установить?

— Нужно тщательно прочесать район Кедровогорска с привлечением войск и местного населения, использовать аэропланы…

Глеб Иванович поднялся из-за стола и подошел к висящей на стене огромной карте Советского Союза, недавно отпечатанной и еще пахнущей типографской краской. Глаз радовали названия без ненавистных «старорежимных» «ятей» и «ижиц». Взгляд остановился на Сибирском крае, включившем в себя несколько бывших огромных губерний, могущих поспорить по размерам со многими европейскими государствами, а то и превзойти их в разы, нашел Кедровогорск.

— Вам известно, товарищ Черемыш, какова площадь Кедровогорского округа? — повернулся он к следователю.

— В общих чертах, товарищ Бокий.

— А плотность населения? — продолжал допрос начальник, напоминая при этом учителя географии.

Черемыш промолчал, не зная, что ответить: над такими вопросами он как-то не задумывался.

— А какими силами Красная Армия и ГПУ располагают в данном районе? — Бокий словно не заметил молчания подчиненного.

Так и не дождавшись ответа, Глеб Иванович покивал сам себе и подвел черту:

— Чтобы более-менее дотошно прочесать район Кедровогорска, нам придется собрать там войска со всего Сибирского военного округа. Плюс, провести частичную мобилизацию. Вы считаете, что кто-то нам даст добро на проведение подобных мероприятий ради двух человек?

— Но в окрестностях Кедровогорска, возможно, окопалась мощная контрреволюционная организация…

— Факты, товарищ Черемыш, фактики…

Доклад лег в архив, дело о награждении пропавших без вести агентов затянулось, а вскоре, после ухода Троцкого в оппозицию, совсем заглохло, поскольку оба числились среди активных сторонников опального вождя. Следователь Черемыш был переведен с повышением в Туркестан, где дослужился до высоких постов, и «делом Гаммельнского Крысолова» никто более не занимался.

Да и он сам заметно снизил активность, так и не попав более в поле зрения ГПУ: большая часть нужных Новой России людей была успешно переправлена туда, а посему нужды в массовых акциях более не было. «Точечные» же изъятия оставались незамеченными: пропал человек, и что с того? На фоне закипавшего котла Индустриализации, требующего перемещения огромных человеческих масс, это выглядело микроскопическими событиями. Великой стране всегда было мало дела до отдельных людей-винтиков, а уж теперь подавно…

— Не растягиваться, не растягиваться!.. Начальник конвоя проскакал дальше, в голову обоза, плетущегося по раскисшей от весенней распутицы дороге, в заполненных водой колеях которой легко можно было утонуть. Много в эти годы протянулось подобных обозов по матушке-Руси, многие ее граждане искали счастья и достатка на новом месте, торопились поднимать великие стройки Социализма, бежали из некогда хлебных мест, в одночасье ставших голодной ловушкой для сотен тысяч несчастных. Но этот, в отличие от других, был молчалив и угрюм. Ехавшие на телегах или шедшие пешком люди не питали никаких надежд на ближайшее будущее. Не тяга к лучшей доле сорвала их с насиженных веками мест, где они не то чтобы шиковали, но жили в сытости и достатке, а неумолимая воля родной Советской Власти. Власть, еще вчера бывшая желанной и народной, сейчас для них стала ненавидимой больше старой, царской и помещичьей.

Десятки людей, мужчин и женщин, стариков и детей, вне зависимости от цвета волос, фамилии или характера, теперь именовались одним коротким, как клацанье затвора, словом — «кулаки». И раньше-то это словечко не слишком-то красило, а теперь стало приговором, каиновой печатью, которой клеймили человека, осмелившегося неустанным трудом от зари до зари заработать себе право жить чуть-чуть лучше других, не таких жадных до работы и безжалостных к себе и родным. Да и не его одного, а всей семьи, включая стариков-родителей и даже несмышленых ребятишек, вся вина которых заключалась в том, что они появились на свет под крышей, крытой не перепревшей соломой или березовой корой, а «фабричной» жестью или шифером. Да какой там шифер! Две тощие коровенки в убогом хлеву уже ставили человека за грань закона.

Именно таким «липовым кулаком» и был Афанасий Кузнецов, шагавший сейчас рядом с телегой, на которой лежал укутанный под самое горло его отец, восьмидесятилетний патриарх большого кузнецовского рода, успевший еще побыть в крепостных у помещика Аверина. Бойкого еще, ничем особенным не болевшего доселе старика подкосило проклятое «раскулачивание», и Афанасий не чаял довезти его до отведенного им теперь на поселение места, чтобы не осталась одинокая могилка у дороги беспризорной.

— Кх-х… Долго еще, а, Афоньша?.. — проскрипел отцовский голос, ставший совсем неузнаваемым.

— Говорят скоро, тятя, — откликнулся мужик, сам не представляющий толком, где «гражданин начальник» прикажет сгружать жалкое «добро», оставшееся от некогда справного хозяйства.

Вообще выбор мест поселения ссыльных не поддавался никакой логике. Могли приказать остаться сразу двум десяткам семей — достаточному для основания новой деревни количеству рабочих рук, а могли повелеть остаться и всего двум-трем. Расчистить достаточный участок тайги для пашни, одновременно с постройкой изб, такому «обчеству», конечно, не под силу, а посему — ютиться немалым семьям в землянках до следующего года в холоде и голоде. Вот и получалось, что к одним своим недругам власть вроде как давала шанс, а других приговаривала к верной смерти. Такая вот справедливость…