Семь смертей Эвелины Хардкасл - Стюарт Тёртон

– А я думал, что Хардкаслы обосновались в сторожке.

– Нет, там только Питер, – отвечает она, презрительно вздергивая бровь. – А Хелена осталась здесь, в особняке. Их брак и прежде был непрочен, а теперь почти совсем развалился. Вот увидите, Сесил, все кончится громким скандалом.

Старуха выходит в коридор, окликает Хелену, внезапно умолкает и чуть слышно бормочет:

– Это еще что за…

Затем снова заглядывает ко мне.

– Вставайте, Сесил, – испуганно говорит она. – Тут происходит что-то странное.

Обеспокоенно поднимаюсь с кресла, ковыляю в коридор, где приоткрытая дверь в апартаменты Хелены со скрипом покачивается под сквозняком. Замок выдран с мясом, под ногами хрустят щепки.

– Кто-то взломал дверь, – шипит Миллисент у меня за спиной.

Я медленно толкаю дверь тростью, и мы заглядываем в апартаменты.

Комната пуста. Судя по всему, здесь давно никого не было. Шторы все еще задернуты, спальню освещает лишь тусклое сияние керосиновых ламп в коридоре. Кровать под балдахином не разобрана, на туалетном столике теснятся всевозможные кремы, пудра и прочие притирания.

Миллисент, удостоверившись, что ей ничего не грозит, протискивается в комнату, окинув меня неприязненным взглядом, в котором, однако же, сквозит неохотное извинение, и направляется мимо кровати к окну, чтобы с трудом откинуть тяжелые шторы и разогнать сумрак.

Потревожен только секретер каштанового дерева. Крышка его откинута, ящики выдвинуты. На столешнице среди бутылочек чернил, конвертов и ленточек стоит большая лакированная шкатулка с двумя углублениями в форме револьверов. Самих револьверов нет, хотя я подозреваю, что один из них прихватила Эвелина, отправившись на кладбище. Она еще тогда сказала, что взяла его у матери.

– Что ж, ясно, ради чего сюда забрался злоумышленник, – говорит Миллисент, касаясь шкатулки. – Вот только непонятно, зачем он это сделал. На конюшне полно охотничьих ружей, их оттуда легче украсть. Никто бы и не заметил.

Отодвинув шкатулку, Миллисент берет со стола дневник в замшевом переплете и начинает его листать, то и дело останавливая палец на заметках о встречах и вечеринках, просматривая записи на полях и вложенные в книжку листки. Все это свидетельствовало бы всего лишь о праздной и скучной жизни, самой обычной, если бы не вырванная страница.

– Странно, что выдрана именно сегодняшняя страница… – Досада в голосе Миллисент сменяется недоумением. – С чего бы это Хелена ее уничтожила?

– По-вашему, это ее рук дело? – спрашиваю я.

– А кому еще это нужно? – говорит Миллисент. – Попомните мои слова, Хелена намерена сделать какую-то глупость и не хочет, чтобы о ней узнали заранее. Прошу прощения, Сесил, но я пойду ее искать. А как найду, попробую отговорить. Ну, как обычно.

Она швыряет дневник на кровать и выходит из спальни в коридор. Я почти не замечаю ее ухода. Меня больше волнуют черные смазанные пятна на страницах – отпечатки пальцев. Здесь был мой камердинер. Очевидно, ему тоже понадобилось увидеться с Хеленой Хардкасл.

18

Мир за окнами съеживается, темнеет по краям, чернеет в середине. Из леса появляются охотники, бредут по газону, как птицы-переростки. Мне прискучило ждать возвращения Каннингема, и я ухожу из апартаментов в библиотеку, проверить записку в энциклопедии.

И сразу же сожалею о своем опрометчивом решении.

Прогулки по особняку лишили меня сил, неповоротливое тело становится еще тяжелее. Вдобавок в доме царит суета, служанки взбивают диванные подушки, расставляют букеты цветов, мельтешат косяками испуганных рыбешек. Я пристыжен их бойкостью, подавлен легкостью их движений.

Добираюсь до вестибюля, а там уже полным-полно охотников. Они стряхивают с одежды капли дождя, на полу собираются лужицы. Кажется, что ливень вымыл все признаки жизни из этих промокших, сизых от холода людей. Судя по всему, их день прошел ужасно.

Опустив глаза, боязливо прохожу мимо, надеясь, что среди гримасничающих бедолаг нет лакея. Если верить Люси Харпер, то у него расквашен нос, то есть в иных обличьях я способен ему противостоять, а к тому же теперь его легко отличить от других.

Разбитых носов ни у кого не обнаруживается, и ко мне возвращается уверенность. Охотники расступаются, дают мне пройти. Ковыляю в библиотеку, где тяжелые шторы уже задернуты, в камине горит огонь, в воздухе витает тонкий аромат. Толстые свечи в подсвечниках испещряют темноту дрожащими мазками теплого сияния, освещают трех женщин, которые, раскрыв книги на коленях, уютно устроились в креслах.

Бреду к шкафу с энциклопедией, в сумраке ощупываю полку. Пусто. Беру свечу с ближайшего столика, подношу к полке – энциклопедии нет. Вздыхаю тяжело, протяжно, будто сдуваются мехи какого-то жуткого приспособления. Только сейчас осознаю, как надеялся и на затею с энциклопедией, и на возможную встречу с теми, чей облик приму в будущем. Мне нужны не только их знания. Я хочу изучить их, как свое отражение в зеркале, обнаружить какую-то повторяющуюся, неизменную черту характера, оставшуюся в сохранности, не принадлежащую другим. Без этого мне трудно определить границы своей личности, черту, отделяющую меня от той или иной ипостаси. Ведь сейчас разница между мной и лакеем заключается лишь в разуме, который я занимаю.

Под гнетом долгого дня я устало опускаюсь в кресло напротив камина. Там весело потрескивают дрова, над ними колышется мерцающий жар.

Внезапно горло перехватывает. Мне нечем дышать.

В языках пламени виднеется энциклопедия – она прогорела дотла, пока еще сохранила форму, но вот-вот рассыплется в золу.

«Это дело рук лакея».

Вздрагиваю, как от удара, – именно этого и добивался злодей. Он повсюду, опережает меня на шаг. Ему мало простой победы, он хочет, чтобы я об этом знал. Он меня запугивает. Он жаждет моих мучений.

Потрясенный дерзким злодеянием, я рассеянно смотрю в огонь, швыряю на костер все свои дурные предчувствия, но тут меня окликает Каннингем:

– Лорд Рейвенкорт?

– Где вас черти носят? – сердито отзываюсь я, не в силах справиться с раздражением.

Он обходит мое кресло, становится поближе к огню, греет руки. Похоже, он долго бродил под дождем, и, хотя успел переодеться в сухое, влажные волосы еще растрепаны после полотенца.

– Хорошо, что сварливость Рейвенкорта никуда не исчезла, – невозмутимо говорит он. – А то я бы растерялся, если бы меня каждый день не отчитывали.

– Вот только не надо изображать из себя неповинную жертву, – грожу я пальцем. – Вас очень долго не было.

– Хорошо и быстро не бывает, – говорит он и швыряет мне на колени какую-то вещицу.

Я подношу ее к свету, гляжу в пустые глазницы фарфоровой маски с клювом. Мое раздражение немедленно испаряется. Покосившись на женщину, которая с любопытством смотрит на нас, Каннингем понижает голос: