По ту сторону Нила - Николь Фосселер

Голос его дрогнул и на мгновенье затих. Лишь после того, как Сесили прижалась щекой к его руке, Ройстон продолжил:

– Этим летом у нас начнется новая жизнь. Если с сегодняшнего дня мы – офицеры Ее Величества, то с сентября будем стоять на страже мира и покоя нашей страны. И вы, как мои друзья, – он еще раз обвел глазами присутствующих, – должны узнать первыми, что вчера я попросил лорда Грэнтэма уделить мне несколько минут… – Тут приятели оживились и зашумели, и тогда Ройстон, нежно улыбнувшись и коротко взглянув на Сесили, перешел к делу: – Вчера после парада я отвел это милое создание в сторонку и сделал ей предложение. Она ответила «да».

Тут поднялся невообразимый шум.

– Счастья вам обоим!

– Счастья!

– Ну, наконец-то!

– Поздравляю, старина!

– О, Сис, как я за вас рада!

Ада и Грейс кинулись Сесили на шею, в то время как Бекки ограничилась лишь кратким рукопожатием. А потом три девушки повисли на шее Ройстона, а юноши принялись хлопать его по плечу и по очереди обнимали Сис.

– Мы думаем, в августе… – добавила Сесили, сияя от счастья.

– Надеюсь, мне удастся убедить родителей предоставить нам для этой цели Эстрехэм Хаус.

– О да! – воскликнула Сесили. – Я так люблю этот дом!

Большего сказать она не успела. Внезапно танцевальная музыка стихла, и вместо нее послышались нетерпеливые родительские голоса.

– Пойдем! – схватив Ройстона за руку, Сис поспешила в зал.

Остальные последовали за ними.

В переполненном помещении друзьям не нашлось другого места, кроме уголка возле входной двери, когда Сесили и Ройстон смеясь пробирались сквозь толпу. В этот момент на подиум поднялся генерал Фредрик Добсон Миддлтон. Отмеченный самыми высокими наградами королевства за заслуги в войне против коренных народов Новой Зеландии и подавлении восстания в Индии, он и сам был выпускником этого училища, в котором теперь служил комендантом. Неуклюжий и седобородый, держа в одной руке бокал, а другую заложив за спину, он обвел узенькими глазками круг гостей, коллег и своих воспитанников. Убедившись, что его готовы слушать, генерал возвысил голос.

– Леди и джентльмены! Герои нашего сегодняшнего праздника – лучшие из лучших, и они уже доказали это. Большая честь быть принятым в Сандхёрст, но еще бо́льшая – успешно его закончить. И сегодня эти молодые люди стоят на пороге своего будущего, которое готовит им громкую славу. Потому что нет чести выше, чем охранять мир и покой нашего отечества на службе у Ее Величества королевы Виктории. – Он сделал короткую, но многозначительную паузу. – И только один путь можно назвать более почетным, чем этот, а именно… – Он перевел глаза на Сесили и Ройстона, которые стояли возле подиума, попеременно глядя то на генерала, то друг на друга. – А именно – связать свою судьбу с офицером Ее Величества. Леди и джентльмены, я поднимаю этот бокал за леди Сесили Хейнсфорд, которая готова принести эту жертву! За помолвку леди Сесили и лорда Эмори!

Шквал поздравлений и аплодисментов обрушился на Ройстона и Сесили, на сияющих от счастья Хейнсвортов и сдержанных Эшкомбов.

Где-то с краю ликующей толпы стояла Ада, прикусив губу, чтобы не разрыдаться от переполнявших ее чувств. Она вздрогнула, когда кто-то взял ее за плечо, и, подняв глаза, встретила взгляд Саймона. На его лице мелькнул испуг, когда по ее щеке скатилась первая слеза. Их пальцы сцепились, и лица осветились словно одной и той же улыбкой.

Бекки буквально пожирала глазами Стивена, безучастно смотревшего перед собой. Он выглядел печальным и в то же время будто чего-то ждал. Неожиданно Стивен наклонился к ней и шепнул, обдав ухо горячим дыханием:

– Так следующий танец мой, да?

– Котильон, леди и джентльмены! – пронеслось тем временем по залу. – Котильон!

Толпа гостей расступилась, словно воды Черного моря. Матери и отцы, дедушки и бабушки, преподаватели училища со своими женами сдвинулись на край зала, а новоиспеченные офицеры взяли под руку своих дам.

Вскоре одетые в алые мундиры молодые люди выстроились в середине зала четырехугольником и повернулись к своим партнершам, образовавшим вокруг них другой, больший четырехугольник. По знаку капельмейстера полилась медленная, ласкающая слух музыка, и начался танец, очевидно посвященный Ройстону и Сесили, которые стояли в центре обоих четырехугольников и единственные не принимали в нем участия.

Молодая пара оказалась как бы в укрытии и воспользовалась этим обстоятельством, насколько это было возможно. Ройстон приблизился к Сесили плотнее, чем это позволяли правила приличия, и даже успел дважды поцеловать ее в висок, в то время как она прижималась к его плечу то щекой, то лбом, и никто не ставил ей это в укор.

Грейс была готова обнять весь мир. С переполненным пьянящей радостью сердцем она обводила взглядом своих товарищей. Бекки стояла в котильоне напротив Стивена и явно была на седьмом небе. Саймон с Адой вышли из танца и, забыв обо всем, смотрели друг другу в глаза. Леонард только что перехватил бывшую партнершу Дигби-Джонса, к явному удовольствию этой элегантной брюнетки, и сейчас подмигивал ей.

Потом Грейс снова повернулась к Джереми, который не сводил с нее светящихся гордостью и восторгом глаз. Она знала, как выглядит Джереми и в домашней одежде, и костюме для регби, и в синем повседневном кителе. Но ничто не шло ему так, как парадная кадетская форма. Она очень походила на настоящую, офицерскую, и ее яркие, насыщенные тона делали черты Джереми еще выразительнее.

Тут музыка стала оживленнее, и Грейс с Джереми присоединились к танцующим. Он кланялся в такт мелодии, как и остальные джентльмены, а она, как и положено леди, отвечала на каждый поклон книксеном.

– С добрым утром! – шептал Джереми, привлекая ее к себе в первой позиции котильона.

– С добрым утром! – улыбалась Грейс.

Сад Шамлей Грин был освещен послеполуденным солнцем. То там, то здесь в листве щебетали птицы; шмели и пчелы, жужжа, зависали над алыми венчиками садовой фасоли. На флоксах, розах и бородатых цветках фуксии сидели, то складывая, то раскрывая крылья, нежные мирмидоны и полосатые крапивницы. Издалека доносилось сонное блеяние овец и чуть слышное журчание речушки Кранлей.

Ада сидела с этюдником на коленях. Поставив одну босую ногу на одеяло, другую – в траву, она корпела над портретом сестры. Грейс возлежала перед ней на боку, облокотившись на руку и устремив мечтательный взгляд в открытую книгу. Другой рукой она гладила свернувшуюся калачиком Табби.

Художница учла все: особенности модели, перспективу, атмосферу, – тем не менее рисунок не складывался. Перед глазами Ады снова и снова возникало лицо Саймона, и пальцы сами собой набрасывали на бумаге его черты. Особенно четко вырисовывался рот, такой желанный, манящий, каким он был для нее все эти последние дни, когда при одном только взгляде на него у Ады сжималось сердце, и она отворачивала покрасневшее лицо.