Малой кровью - Виктор Павлович Точинов

— Пролетело как-то раз звено «чаек». И всё.

— Почему же тревогу не играют, если каждую ночь летят? — спросил Гонтарь.

— Они наш остров по широкой дуге теперь обходят, стерегутся. Хорошо вы им хвост прищемили.

— Почему «вы», Михалыч? — удивился Гонтарь. — Мы! Твои уши, считай, наши глаза!

— Скоро спишут мои уши в отставку. Слышал, что машину такую изобрели, будет радиоволнами самолеты обнаруживать, хоть в темноте, хоть в дождь, хоть в туман. И мы станем не нужны, и прожектора с прожектористами тоже.

Гонтарь и Яков переглянулись. Им на военной кафедре рассказывали о системах Radio detection and Ranging у вероятного противника (таковым в тот год считалась Британия), но информация была закрытая, секретная, поэтому Гонтарь тему развивать не стал, сказав:

— Повоюешь еще, Михалыч. Без тебя пока никак.

— А вас, я слышал, под Таллин отправляют.

— Был слух, — сказал Гонтарь обтекаемо.

— Вы берегите себя там, ребятки. Молодые ведь совсем, неженатые... Один мой дед из лезгин был, так рассказывал: когда они, лезгины, в старину в набег ходили, то молодых, кто не женился и сыновей не завел, тех с собой не брали. Чтобы, если голову сложит, род не пресекся. Правда, и женились тогда рано.

...Когда они возвращались от прожектористов, Гонтарь произнес нечто весьма двусмысленное:

— Похоже, под Таллином наш контрудар будет. И много геройских подвигов.

Яков промолчал, ничего не ответил.

До отбоя оставалось еще время, и он хотел было написать письмо Ксюше, даже достал карандаш и заготовленную бумагу. Но отчего-то не писалось... Не ложились строчки на лист, и всё тут. Поразмыслив, он понял, в чем дело. В письме пришлось бы признать, что все их планы на этот год рухнули, в том числе и самое главное, запланированное на август, отодвинулось в неведомую даль. Да еще все эти слухи и намеки о происходящем на берегу, под Таллином... Напишет чуть позже, когда получит лейтенантские «кубари» и прояснится вопрос с дальнейшей службой и местом ее прохождения.

Написал матери, раз уж достал бумагу. Коротко, без лишних подробностей, ни к чему матери с ее слабым сердцем знать, сколько раз ее сын попадал под бомбежки. Жив, писал Яков, здоров, у нас все спокойно, вскоре переезжаю из Энской части к новому месту службы, оттуда напишу, а на этот номер в/ч письма присылать больше не надо.

Вложил в конверт (в запасе осталось еще три штуки), написал адрес, но заклеивать не стал, все равно раньше матери письмо прочтет военная цензура. И решил отправить завтра с утра, как только откроется ППС... Однако не сложилось.

Покидали курсанты остров Гогланд той же ночью, после полуночи. Морпехов перебрасывали под Таллин не всех разом, а поротно, — или из-за недостатка транспортников, или по иным причинам. С первой же ротой на материк отправился курсантский взвод (они, как и прежде, числились взводом, хоть личный состав сократился до отделения).

В северной бухте острова стояли у причала два одинаковых суденышка, названий не имевшие, лишь номера на бортах, С-8 и С-10. Вид они имели сугубо гражданский, пусть и были покрашены шаровой краской в маскировочный колер, а на корме у каждого стояла зенитная установка. Внутри — в трюме «восьмерки», куда спустились и морпехи, и курсанты — немедленно выяснилось, что внешний вид не обманул. И недавняя мирная специальность судов тоже выяснилась. Рыбный дух стоял такой, что, казалось, можно его намазывать на булку вместо паштета.

— На кильколовку какую-то угодили, — констатировал Гонтарь. — И сами будем тут как кильки в банке, по четверти аршина на душу населения. Располагайтесь, товарищи курсанты. Спать на боку, переворачиваться по команде.

Действительно, для полусотни человек трюм был, мягко выражаясь, тесноват. Сказать, что в нем не было удобств для пассажиров, — ничего не сказать. Здесь вообще напрочь отсутствовало что-либо, кроме ведущего на палубу металлического трапа да слабосильной лампочки, кое-как освещавшей середину трюма, углы тонули во мраке. Прав был Гонтарь: натуральная консервная банка. Зато в другом старшина оценил ситуацию излишне оптимистично — даже лежа на боку, всем «килькам» тут было не разместиться, спать пришлось бы посменно. Гонтарь, громко и безадресно матерясь, протолкался к трапу, поднялся на палубу.

Яков дышал ртом, надеясь, что рано или поздно притерпится к мерзкому запаху, перестанет его замечать. Пока не получалось. Ему посчастливилось занять место в углу, здесь, по крайней мере, с двух сторон не напирали соседи по трюму. Решил, что от беды поспит и так, сидя на скатке и привалившись спиной к переборке. И почти даже задремал, постоянная тяга ко сну, мучившая в первые дни сборов, и потом никуда не делась, регулярные ночные подъемы по тревоге ее лишь усилили.

Но уснуть толком не удалось. Сейнер, или как там еще называлось их суденышко, отвалил от причала. Стали громче звуки работавшего двигателя, а переборку, отделявшую десантный трюм от машинного отделения, пронзила крайне неприятная вибрация, тут же разогнавшая сон. Яков с тоской подумал, что вот так — страдая от вони и невозможности поспать — придется провести не час, и не два. До Таллина километров сто двадцать, если не больше, а их лоханка наверняка тихоходная, ее не для гонок строили. За остаток ночи точно не доберутся, а утром, как развиднеется, немецкие самолеты...

Мысль осталась незаконченной, ее оборвал голос Гонтаря, донесшийся сверху, из люка:

— Товарищи курсанты-зенитчики! Все на палубу с вещами и оружием!

Надстройка на «восьмерке» была сильно сдвинута вперед для каких-то рыболовных надобностей, палуба на корме и по центру была свободна, и там разместились курсанты вместе с отделением морпехов, тоже вызванных из трюма. Не то чтобы с удобствами разместились, но с той душегубкой, что осталась внизу, не сравнить.

Курсанты расположились неподалеку от зенитной установки, Яков присмотрелся к ней с легким профессиональным любопытством, но опознать не смог. Что-то нештатное: спаренные скорострелки, кажется авиационные, установлены на аляповатую самодельную треногу. Очень бы не хотелось узнавать на практике, как проявляет себя эта штука в бою против атакующих бомбардировщиков или штурмовиков.