Могила - Фрэнсис Пол Вилсон

— Это было всего лишь ожерелье.

— Очень важное ожерелье.

— Может быть, но это не то самое, что спасти жизнь или что-нибудь в этом роде.

— Возможно, как раз это вы и сделали. Может быть, именно ожерелье дало ей силы и надежду, чтобы возродиться к жизни. Оно очень важно для нее. Все члены нашей семьи носят такие ожерелья. Мы никогда с ними не расстаемся.

— Никогда?

— Никогда.

Да уж, странные эти Бхакти.

Метрдотель сам принес пиво и наполнил стаканы, помедлил немного и удалился с явной неохотой.

Можете быть уверены, сказала Калабати, когда Джек сделал несколько глотков, что за прошедшие сутки вы на всю жизнь приобрели друзей моего брата и меня.

— А как насчет вашей бабушки?

Калабати прищурилась:

— Ее тоже, конечно. Но не воспринимайте столь поверхностно нашей благодарности, Джек. Ни моей, ни особенно моего брата. Кусум, уж поверьте, никогда не забывает ни услуг, ни пренебрежения.

— А чем ваш брат занимается в ООН? — Джек пытался перевести разговор в светское русло. Вообще-то он хотел все знать о Калабати, но не желал проявлять свой интерес.

— Я точно не знаю. По-моему, он занимает какой-то незначительный пост. — Должно быть, она заметила, что Джек недоверчиво прищурился. — Да, я понимаю, он не производит впечатление человека, который способен удовлетвориться второстепенной ролью. Можете поверить, он ею и не удовлетворен. У нас на родине его имя известно во всех провинциях.

— Почему?

— Он лидер нового индуистского фундаменталистского движения. Он и многие его сторонники считают, что Индия и индуизм слишком подвержены влиянию Запада. Они хотят вернуться к старинному укладу. У брата множество последователей, и сейчас их движение представляет собой значительную политическую силу.

— Здесь это звучало бы как «убедительное большинство». Кто он? Индийский Джерри Фавел?

Лицо Калабати стало жестким.

— Может быть, даже более того. Его целеустремленность временами пугает. Некоторые боятся, что он может стать индийским аятоллой Хомейни. Поэтому все были поражены, когда в начале прошлого года он вдруг попросился на дипломатическую работу в Англию. Естественно, его просьбу немедленно удовлетворили — правительство было радо избавиться от него. А недавно, опять по его же просьбе, он был переведен сюда, в ООН. Конечно, его сторонники и противники в нашей стране озадачены, но я-то знаю своего брата. Он просто решил набраться международного опыта, чтобы вернуться домой и стать полноценным кандидатом на высокий политический пост. Но хватит о Кусуме...

Джек почувствовал руку Калабати у себя на груди — она подталкивала его на подушку.

— Теперь устраивайтесь поудобней, — сказала она, глядя на него своими темными глазами, и расскажите мне все о себе. Я хочу знать абсолютно все, особенно как вы стали мастером Джеком.

Джек отхлебнул пива и заставил себя выдержать паузу, хотя у него появилось вдруг огромное желание рассказать ей все о своем прошлом. Это напугало его. Он никогда никому не открывался, кроме Эйба. И почему Калабати? Может, потому, что она уже кое-что знала о нем; может, потому, что она была столь экспансивна в своей благодарности за то «невозможное», что он совершил, вернув ее бабушке ожерелье. Конечно, о том, чтобы рассказать всю правду, не могло быть и речи, но какие-то отрывки правды ему не повредят. Вопрос только в том, что рассказать, а что утаить.

— Просто так уж случилось.

— Все когда-то случается в первый раз. Начните с этого. Расскажите мне об этом.

Он удобнее устроился на подушках, так, чтобы не мешало дуло маузера 38-го калибра, и приступил к рассказу о мистере Канелли — своем первом клиенте.

Лето было на исходе. Семнадцатилетний Джек все еще жил в Джонсоне, штат Нью-Джерси, в маленьком полудеревенском городке графства Берлингтон. Тогда была еще жива мать. Брат Джека учился в медицинском колледже Нью-Джерси, а сестра — на подготовительном отделении юридической школы Рутгера.

За углом той же улицы жил пенсионер и вдовец мистер Вито Канелли. Как только начинала пробиваться трава и до того как наступали морозы, он работав на участке, уделяя особое внимание газону. Он засеивал и удобрял его каждые две недели и ежедневно поливал. У него был самый зеленый газон во всем графстве Просто безупречный газон. Но однажды кто-то бесцеремонно срезал угол, выезжая на улицу, где жил Джек. Это была чистая случайность, но затем местные юнцы возвели это в привычку. Проехать через газон этого старого итальяшки вечером в пятницу и субботу стало своего рода ритуалом. Наконец Канелли не выдержал и поставил полутораметровый белый забор, решив положить конец напасти. О, как он заблуждался!

Одним прекрасным ранним утром Джек шел по дороге, направляясь к дому семьи Торо. Последние несколько лет он подрабатывал у них в саду, подстригая траву. Ему нравилось работать, но более того, ему нравился сам факт, что он может проводить время почти так, как хочет.

Когда Джек подошел к участку мистера Канелли, его рот открылся от изумления. От забора остались только белые щепки, которые валялись по всему газону. Невысокие декоративные деревья — карликовые яблони и кизил, которые так красиво цвели каждую весну, — были сломаны почти под корень. Тисы и можжевельники выдернуты и втоптаны в грязь. Сделанные из гипса розовые фламинго, которые у всех вызывали улыбку, превращены в пыль.

А газон... на нем были не просто следы шин, а глубокие колеи примерно в шесть дюймов глубиной. Те, кто все это сотворил, не просто проехали по газону и помяли траву — этого им было мало, они буксовали и разворачивались в самом центре газона, пока не разнесли все дочиста.

Когда Джек подошел ближе, он увидел человека, стоящего на углу дома и смотрящего на руины. Мистер Канелли. Плечи его были опущены, по щекам катились слезы. Джек плохо его знал. Мистер Канелли был тихий, никого не беспокоивший человек. Без жены, без детей и внуков. Единственное, что у него было, — участок земли, его хобби, произведение искусства, средоточие всей его жизни. Джек по своему еще очень скромному опыту работы на земле знал, сколько нужно пролить пота, чтобы вырастить все то, что было у старика на участке. Невозможно видеть, во что превратились плоды стольких трудов. Невозможно видеть, как плачет на своем собственном дворе седой мужчина.

При виде беспомощного мистера Канелли что-то дрогнуло внутри Джека. Он и прежде выходил из себя, но ярость закипевшая в нем в этот момент, граничила с безумием Он стиснул челюсти так, что заболели зубы, его трясло, мускулы напряглись и превратились в тугие узлы. Он догадывался, кто совершил эту мерзость, и мог легко подтвердить свои подозрения. Он боролся с безумным желанием найти их и станцевать у них на головах.

Но логика и здравый смысл возобладали. Он отправится в тюрьму, а эти типы будут разыгрывать из себя жертв насилия.