Прекрасные изгнанники - Мег Уэйт Клейтон

— Водянистый, смахивающий на помои суп — это лучшее, что там могут подать, — пояснила я. — Я, когда оттуда уехала, думала, что больше никогда в жизни к супу не притронусь.

— Откуда ты уехала, Студж? Из Белого дома? — изумился Эрнест.

Да, представьте, я гостила у Рузвельтов в Белом доме, и тогда это не казалось мне чем-то экстраординарным. В молодости, когда ты еще ничего не знаешь о жизни, такое случается словно бы между прочим.

Дело было так. Вернувшись из Европы в конце тридцать четвертого, я устроилась на работу обозревателем к Гарри Ллойду Гопкинсу в Федеральную чрезвычайную организацию помощи, которая в условиях кризиса обеспечивала общественными работами миллионы американцев. Платили семьдесят пять долларов в неделю плюс пять долларов суточных на еду и отели, чтобы я могла разъезжать по стране и собирать информацию. Я была настолько возмущена отношением к безработным, что спустя пару месяцев вернулась в Вашингтон, чтобы уволиться и начать писать обличительные материалы для СМИ. Гопкинс отказался принять у меня заявление, пока я не поговорю с миссис Рузвельт, которая, как выяснилось, читала мои отчеты. Оказывается, супруга президента была знакома с Мэти как активной участницей суфражистского движения. Элеонора Рузвельт и сама принадлежала к феминисткам первой волны. И я подозревала, что ее внимание просто-напросто привлекла напечатанная на отчетах фамилия Геллхорн. Впрочем, уже тогда ходили легенды о том, что первая леди поддерживает женщин-журналисток.

Миссис Рузвельт организовала для меня встречу с президентом за жидким супом и сухой, как мел, телятиной.

Она усадила нас рядом за обеденным столом, а сама села напротив и на повышенных тонах потребовала: «Франклин, поговори с этой девочкой. Она утверждает, что у всех безработных пеллагра и сифилис».

— На этом, естественно, наш разговор и закончился, — сказала я Эрнесту с Йорисом и в очередной раз впилась зубами в сэндвич. — Миссис Рузвельт убедила меня в том, что я принесу больше пользы безработным, если останусь у Гопкинса. Я послушалась ее и трудилась там, пока меня не уволили — почему, расскажу как-нибудь в другой раз. Но именно тогда первая леди, обеспокоенная тем, что я лишилась средств к существованию, и пригласила меня погостить у них.

Ну а я не растерялась и не стала отказываться из ложной скромности, поскольку решила, что это будет здорово, и жила у Рузвельтов несколько месяцев, пока один друг не нашел мне местечко поспокойнее, где я могла работать над книгой.

— Клоп, когда Рузвельт выскажет свое мнение о нашем фильме, будь добр, выслушай его вежливо, хорошо? — увещевала я Хемингуэя. — Хотя бы из приличия. Для нас главное, чтобы об этом закрытом просмотре написали в газетах. Если Рузвельт начнет вносить свои предложения, не вздумай возражать ему. Просто помалкивай, а про себя думай, что он не режиссер, а всего лишь президент Соединенных Штатов. — (Эрнест взял с тарелки сэндвич и тяжело вздохнул.) — Кстати, если попытаешься ретироваться в гостиную до начала обсуждения, я легко могу изобразить тебя: я прихватила с собой накладные усы и темные очки, ну а сигару уж как-нибудь раскурю, не велика премудрость.

Шутки шутками, но мы и впрямь возлагали огромные надежды на встречу с президентом США. Своим фильмом мы хотели донести до всего мира, что Испания — последний рубеж, на котором еще можно остановить фашизм, иначе Гитлер захватит всю Европу.

Миссис Рузвельт при встрече обняла меня и поцеловала. Когда я представила своих фронтовых товарищей, президент коротко хмыкнул, услышав подобное определение.

К нервозности Эрнеста добавилось радостное возбуждение: еще бы, он ведь никогда раньше не бывал в Белом доме.

Мы передали футляр с пленкой киномеханику, после чего вместе с еще дюжиной гостей устроились поудобнее, насколько это было возможно на стульях с прямыми спинками, в темном кинозале.

Как только включили свет, первая леди прошептала мне, что никогда не верила в пропаганду Госдепартамента, которая подавала законно избранное правительство Испании как коммунистов.

Когда все встали, чтобы перейти из кинозала в гостиную, Рузвельт извинился и сказал, что должен на несколько минут нас покинуть. Японские войска проводили маневры в окрестностях Пекина. Там произошел инцидент с их солдатом, что, как это часто бывает в таких случаях, привело к военному конфликту, и теперь японцы захватили мост, который китайцы вовсе не собирались им отдавать.

Президент присоединился к нам, когда все уже расселись за единственным длинным столом. Эрнест и Йорис сидели вместе с Рузвельтом с одного торца, мы с Элеонорой — с другого, а все остальные — между нами. После первой ложки супа я одними губами сказала Хемингуэю: «Помои», — и у него получилось нервно улыбнуться.

— Вопрос в том, — произнес президент, — поможет ли ваш фильм понять зрителю суть конфликта в Испании.

Я переключилась на суп и с восхищением разглядывала заказанный миссис Рузвельт новый фарфоровый сервиз: белые каемки, сорок восемь позолоченных звезд на синей ленте, а на самом верху — золотой орел с трехцветным нагрудным щитом и оливковой ветвью. К мнению президента стоило прислушаться. Очень часто, когда для тебя самого все очевидно, трудно представить, что кто-то может не понять это очевидное. Например, вообразить, что зритель, сбитый с толку тем, что Католическая церковь поддерживает генерала Франко, не понимает, что он на стороне зла. Или что кто-то может симпатизировать импозантным богатым фашистам, которые внешне, безусловно, выглядят гораздо привлекательнее, чем чумазые, но благородные крестьяне-республиканцы.

Эрнест принялся читать Рузвельту лекцию, а мы самоотверженно пошли в атаку на очередное блюдо — жесткую, как резина, голубятину с увядшим зеленым салатом.

— Пора покончить с ахинеей, которую распространяют преследователи красных, — говорил Хемингуэй. — Испания давно могла раздавить фашистов. Но республиканцы вынуждены драться голыми руками. И все из-за этого… — Эрнест с трудом проглотил свое излюбленное определение «дерьмовый», — из-за нашего нейтралитета. Мы не вмешиваемся, Англия не вмешивается, Франция не вмешивается. Чертов Гитлер на словах тоже соблюдает нейтралитет, а сам посылает самолеты и танки своим приятелям-фашистам.

Президент заверил Хемингуэя в том, что сочувствует республиканцам, и добавил:

— Но я не имею полномочий единолично снять эмбарго на поставку оружия. Лига Наций настаивает на том, чтобы мы сохраняли нейтралитет. Я не могу это игнорировать.

Официанты подали торт, который якобы прислал какой-то почитатель Рузвельта. Этот торт, если не считать сервиза, стал моей единственной отрадой за все время приема. Ни меню обеда, ни разговоры за столом, прямо скажем, не воодушевляли. Однако вполне можно было и потерпеть: парочка статей в солидных газетах могла привлечь внимание к нашему фильму, заставить зрителей задуматься о том, что в сражающейся с фашизмом Испании на кон поставлена демократия.

Полин решила лететь с мужем в Голливуд, она хотела присутствовать на устроенном для представителей светского общества показе «Испанской земли» и насладиться аплодисментами. Все прошло гладко, за исключением того, что один известный драматург высказал мнение, что закадровый текст в исполнении Орсона Уэллса с его аристократическим произношением плохо ложится на жестокие кадры военной хроники. Этого замечания оказалось достаточно, чтобы Эрнест нагрянул в звукозаписывающую студию «Парамаунт» и сам наговорил дикторский текст.