Дело Марины Мнишек - Михаил Исаакович Роговой

в аэропорту, он мне и говорит: «Отныне твоя доля — двенадцать с половиной процентов, всю остальную выручку будешь мне отдавать!» Говорит, а сам, гляжу, дрожит от страха, заячья душа. «Если не согласен, говорит, то завтра паспорт Сибирцева с письмецом в придачу пойдет в милицию! Это уж поверь, это уж точно…» У меня даже в глазах потемнело — от грабежа такого! Вот оно что, думаю: решили, чтоб только из страха я фальшивые деньги печатал, чтоб всю мою выручку им отдавал, а сам ни с чем остался, дрожал чтобы только от страха!.. Разве когда-нибудь заработаешь столько, сколько я мог напечатать! Сколько захочу, столько и напечатаю! Не зарабатываю — сам печатаю богатство! Захочу — миллион — и напечатаю, как в сказке. И вдруг — ничего, всего лишаюсь!..

Сирота задохнулся.

— Что же произошло дальше? — спросил полковник через некоторое время.

— Дальше?.. Когда Бурак сказал мне про новые условия, я ему ответил, что душно в буфете, — а мне подумать надо, обмозговать. «Сейчас думай», — ответил Бурак. Вышли мы на свежий воздух, по дорожке пошли — в сторону Нового парка. Все дальше и дальше от аэропорта…

— Вы решили убрать Бурака?

— Нет. Я же верил, что есть на свете «один человек». Как же я мог убивать Бурака!.. Но тот «один человек» требовал все мои деньги — и у меня не было выхода. Я решил схватиться с ним, а для этого должен был знать — кто он, как его фамилия? Когда мы отошли довольно далеко от аэропорта, я остановился и вытащил пистолет. У меня нет другого выхода, предупредил я Бурака, или он назовет имя того человека, или я стреляю… Мне бы держать эту слякоть за шиворот, а я… Бурак услышал на шоссе шум автомашины и бросился через кусты. И вся история.

— Так вы и не узнали имени того человека?

— Его просто не существовало! В тот вечер, только я возвратился домой, мне позвонил Морозов. Он рассказал, что был сейчас на шоссе, в пачке денег у Бурака имелись фальшивые десятки. Диктуя следователю, Морозов изменил номера и серии этих десяток, но он опасался, что подлог его будет обнаружен. Он предупреждал, что выходит из игры и исчезает, я его больше не увижу! А под конец признался, что это он украл у меня паспорт Сибирцева!

— Выходит, это он был тем человеком? Все-таки существовал?

— Не существовал… Паспорт он украл давно, а уже позже я заезжал в Камнегорск, встретил его там случайно и по пьяной лавочке рассказал о Сибирцеве, что убил… До этого Морозов ничего не знал, а когда узнал, испугался и, конечно постарался поскорее сменить паспорт. А когда сюда приехал… рассказал Бураку про меня и про убийство Сибирцева. Тот сообразил, как видно… хитер был! Купил у Морозова паспорт Сибирцева — и давай!.. Во всем этом мне тогда по телефону Морозов и признался, он тоже боялся, он ведь долгое время жил по паспорту Сибирцева!.. В ту ночь я обшарил у Бурака всю квартиру, но паспорта так и не нашел. Я знал, что в кровати у него тайник — открутил все шары никелированные — пусто! Так и ушел ни с чем. А на днях меня осенило: у его же сестры точно такая кровать стоит! — Сирота повернулся к Серафиме Павловне, ухмыльнулся. — Вы уж извините, но сознаюсь: мы сюда с вашим братцем частенько наведывались, в ваше отсутствие — бутылочку-другую пропустить. И где ключик оставляете — мне было хорошо известно!

У Серафимы Павловны вырвался негодующий и жалобный стон.

— Вы уж извините… — Сирота повернулся к полковнику. — Вот до меня и дошло: тайник Бурака не в его квартире, а у сестры — старушка не от мира сего, вне подозрений. И я не ошибся!.. Не повезло мне, эх, не повезло — свободен был бы сейчас, от всего свободен: и паспорт при мне, и вообще…

Сирота глянул под ноги, на лежащий на полу в темно-синей потертой обложке паспорт. Полковник поднял его, раскрыл, долго изучал.

— За что вы убили Сибирцева? — спросил он.

— За то же! Он художник, форму сработал, а я подумал — форма есть, зачем мне теперь Сибирцев нужен, делиться с ним?

— Ушаков тоже художник. Он бы вам мог новую форму приготовить, вы бы его тоже… как Сибирцева?

— Не знаю… Теперь вижу, что надо было!.. Деньги дружков не признают, деньги только себя признавать велят, больше им никого не надо… Получил бы новую форму, захотел бы миллион отпечатать — миллион отпечатал! Что говорить!.. Сам себе царь!

За окном послышался шум мотора и затих — у калитки остановилась автомашина. Сирота вздохнул.

— За мной приехала… Ну что ж.

— Вы убийца! Из-за денег убивать людей, боже мой… — Серафима Павловна встала, гневно сжав кулачки. — Вы убийца, вот вы кто…

В комнату вошли двое — высокий, сухопарый полковник лет сорока пяти и старик с темными, тяжелыми векам.

— Здравствуйте, коллеги, — сказал полковник.

— Здравствуйте. — Искаков пожал руку.

Вошедший полковник представил старика:

— Познакомьтесь, Якименко Степан Тарасович.

Старик пожал руку Искакову, стал обходить всех присутствующих. Он сильно сжал мне руку, сурово заглянул в лицо зелеными глазами. Я отодвинулась, чтобы не заслонять Серафиму Павловну.

Она стояла, опустив руки.

— Не думала, что ты остался в живых, Степа, — сказала она.

— И я не думал, — ответил старик. — А если и думал, то считал, что где-то по Америкам таскаешься или в Западной Германии доживаешь свои дни. Что же хозяева твои не позаботились о тебе, не отблагодарили за то, что ты предала нас!

— Так уж вышло, Степа… — Серафима Павловна повернулась к Искакову. — Ваша взяла, полковник! — Она насмешливо посмотрела на Сироту. — Был он, этот «один человек», Сирота. Я им была! Эх ты…

— Ты?! — Сирота вскочил на ноги. — Ты?! И я… И я подчинялся этой букашке!

— Ты спроси их, кем была эта букашка в годы войны… Ты бы у меня в ногах валялся, пятки лизал, Сирота, попадись мне тогда в руки!. Впрочем, ты и теперь валялся… А больше я ни о чем говорить не буду. Ни слова!

Она демонстративно села на стул и пнула лежащие у ее ног скомканные листы бумаги. Она посмотрела на них, потом быстро подняла и расправила. В глазах ее отразился ужас. Она вскочила, схватила со стола раскрытую книгу.

— Кто вырвал отсюда страницы? Кто?!

— Ну я, — ответил Сирота.

— Зачем?

— Пальцы порезал, кровь вытирал. О твою же кровать порезал.

Старуха подскочила к Сироте.

— Встать! — закричала она. — Встать!

В приказе ее было столько воли, что Сирота сделал было движение встать, но вовремя спохватился.

— Вот еще.

— Встать! — заорала старуха еще неистовей и затопала