Наследница Магдалины - Элизабет Чедвик (Англия)

Юный монах, тихо застонав, приоткрыл глаза. Его взгляд сфокусировался на Брижит, зрачки расширились, дыхание стало судорожным.

— Не двигайся, — успокоила его девушка. — Сейчас ты в безопасности, и помощь уже близка.

— Аве Мария Регина Келорум, — успел прошептать монах, прежде чем потерял сознание.

— Что он сказал? — спросил Матье.

— Он приветствовал меня, как Марию — Королеву Небес, — сухо заметила Брижит. — Все эти черноризцы одинаковы. Так близок и в то же время столь далек от правды. И если я ему расскажу о том, что ее кровь и впрямь течет в моих жилах, он сожжет меня на костре как богохульствующую еретичку.

* * *

Симон грыз заточенный конец гусиного пера, глубокие морщины бороздили его высокий лоб. Он ощущал чудовищную усталость и, несмотря на наброшенную на колени шкуру рыси и подбитый медвежьим мехом плащ, его знобило от холода. И кто это сказал, что на юге зимы теплые. Сущая ложь. Уже несколько раз он попадал в снежный буран, а какая злая метель была тогда, когда пал Альби.

Холмы Лангедока возвышались на горизонте, словно большие куски колотого сахара, а ночной вой волков более всего напоминал стенания заблудших душ.

И не то чтобы Симона сдерживали волки или непогода. Снег и дождь лишь способствовали нанесению неожиданных ударов по противнику. Золотое кольцо блистало на руке, разглаживающей лист пергамента. Роже Тренсеваль умер в темнице от дизентерии, и теперь Симон стал виконтом Безье и Каркассона.

Несмотря на то, что численность его армии значительно сократилась, зимняя кампания принесла определенные успехи. Города Лимо и Альби сдались на милость победителей, не говоря уже о более мелких населенных пунктах. Но вот потом те из местных баронов, кто был посообразительней, наконец-таки поняли, сколь незначительны сейчас силы крестоносцев, и организовали восстание в тылу армии северян. И хотя в стратегическом плане де Монфор еще не успел ничего потерять, ему пришлось сдать несколько мелких городков мятежникам. Заразившись ядом бунтарства, бывший союзник Симона, граф Фуа, в открытую выступил против де Монфора, отказав крестоносцам в праве содержать свои гарнизоны на его землях. Вдобавок ко всему Педро Арагонский, теоретически сюзерен Симона, не признал новых титулов де Монфора. Для короля Арагонского виконтом Безье и Каркассона по-прежнему оставался малолетний сын Роже Тренсеваля, а Симон не имел никаких моральных прав на этот титул.

Де Монфор посмотрел на тлевшие в камине поленья. То были грушевые дрова, ароматные и не чадящие. Рядом дремали пара собак и открывший во сне рот Жифар, который, кстати, должен был начистить шпоры Симона. Было очень поздно. Стоявший на столе медный канделябр уже успел покрыться расплавленным воском, а свечи почти догорели. Собравшись что-то написать на листе пергамента, Симон вдруг обнаружил, что чернила на конце его гусиного пера уже высохли.

Взревев от негодования, де Монфор заточил перо карманным ножиком и потянулся за рожком с чернилами, намереваясь как можно быстрее написать послание его Святейшеству папе римскому.

«Дворяне, принимавшие участие в крестовом походе, оставили меня в окружении врагов христовых, оккупировавших здешние холмы и горы. Я более не в состоянии править этими землями без Вашей помощи и тех, кто искренне предан Святому делу. Страна эта разорена бедствиями войны. Еретики либо сожгли, либо покинули свои замки, однако довольно большая их часть намерена защищать свои крепости до последней капли крови. Я должен расплатиться с наемниками, оставшимися со мной. И плата должна быть куда большей, нежели за обычную войну. Некоторых солдат мне удалось удержать лишь потому, что я увеличил их жалованье вдвое».

Симон решил сделать паузу, чтобы собраться с мыслями, и налил себе в кубок вина из почти полной фляги. Пил он медленно, тщательно делая каждый глоток. Когда душа его наконец успокоилась, он закончил послание и, посыпав песком, запечатал. Затем положил поверх стопки документов, дожидающихся отправки. Сделав это, он достал чистый лист пергамента и стал писать жене. То было сухое письмо полководца домоправительнице, краткое и лишенное каких-либо сантиментов. Впрочем, получая его, Алаи иного и не ожидала. И все-таки он тосковал по ней. Не будь зима столь трудной и не нуждайся он в ее присутствии на Севере, он непременно взял бы ее сюда, в Каркассон.

От выпитого вина голова слегка кружилась. Оставив спящего Жифара и прекрасно зная о том, что еще до рассвета мальчик встанет и начистит ему шпоры, Симон не спеша прошел в большой зал в надежде найти там краюху хлеба и кусок холодного мяса, чтобы подкрепиться перед написанием очередного послания.

Сидевшие в зале солдаты и командиры по-прежнему были заняты своими делами. Симон приказал какому-то оруженосцу принести ему еды и, потирая руки, медленно направился к камину.

В этот момент пришедшие с холода стражники втащили в зал бесчувственное тело доминиканского монаха. Они уже почти подошли к огню, когда, заметив Симона, остановились как вкопанные.

— Ко мне! — скомандовал де Монфор.

Снег таял на плащах воинов, когда они усаживали монаха поближе к камину. Ряса его застыла колом, а с обширной тонзуры тоненькими струйками капала вода, заливая мертвенно-бледное лицо.

— Трое паломников принесли его к воротам, — объяснял один из стражников, утирая рукавом нос. — Говорят, нашли его на дороге в снегу с раненой рукой. Думают, он споткнулся.

— Глупо путешествовать в такую погоду, — проворчал де Монфор. — Ладно, идите на свои посты да заодно не забудьте передать моему капеллану, чтобы он позаботился об этом черноризце.

— Будет исполнено, господин.

Печатая шаг, солдаты вышли из зала. Лежавший у ног де Монфора монах жадно облизывал запекшиеся губы. Ресницы его задрожали, и он широко открыл свои темно-карие глаза.

— Я видел ее, — прохрипел он, хватаясь рукой за край одежд Симона. — Я видел ее на дороге.

— Кого? — при виде костлявых пальцев несчастного де Монфору стало не по себе.

— Благословенную деву Марию, мать Господа нашего Иисуса Христа. Она явилась мне, чтобы сказать о том, что я буду спасен.

Юноша отпустил мантию Симона и попытался сесть.

— Я знаю, это была она. На ней были голубые одежды, и тело ее испускало свет, а когда она коснулась моей руки, то боль сразу прошла!

— Тебя привели сюда паломники, — промолвил де Монфор. — Быть может, тебе лучше дождаться моего капеллана, прежде чем продолжать свою историю.

— Господин, вы что, мне не верите?

— Я так понимаю, что ты не в себе от сильного потрясения и переохлаждения, — равнодушно заметил Симон, и тем не менее от слов монаха холодные мурашки пробежали по его спине. — Конечно, ты и впрямь мог что-то видеть. Но тебе лучше оценивать реальность, когда ты окончательно придешь в себя.

— Говорю вам, я видел ее. Ее! Неужели вы думаете, что я бы ее не узнал? — Слезы наполнили глаза доминиканца, а голос сорвался на всхлип. — Я упал на острый камень и истекал кровью на холодном снегу. Но тут подошла она и возложила свои исцеляющие персты на мою рану. Вот смотрите! — Задрав рукав рясы, он продемонстрировал Симону тонкое белое предплечье. Рана и впрямь была глубока, но кровь уже не сочилась.