Седьмая жена Есенина. Повесть и рассказы - Сергей Кузнечихин

Веселая музыка. Могучая техника. И где все это теперь? На каких запасных путях? В каких тупиках? Кто бродит по этим свалкам в поисках запасных частей или цветного лома?

У Смелякова есть стихотворение «Кладбище паровозов», и в нем такие строки:

Все точно – и забвение, и свинченные голоса – как в воду глядел. Выстраданные стихи.

Есенин так и назвал статью «Кладбище паровозов». Прочитал мне черновик, и я с первого раза чуть ли не дословно запомнила. В отличие от Бухарина зубрить меня он не заставлял. А времена для него были совсем глухие, и просвета не предвиделось.

Чем дальше, тем кошмарнее, бесконечный дурдом – в издательстве готовится полное собрание сочинений, а живой классик не имеет возможности напечатать ни одного нового стихотворения. За переиздания, разумеется, ни копейки. И черт бы с ними, с деньгами, если бы не тратились они на содержание своры, которая травит поэта.

С деньгами кое-как обходились, на хлеб я зарабатывала, а вином его угощали – и домой несли, и в ресторанах каждый считал за честь послать с официантом бутылочку на стол, за которым сидит Есенин, или пригласить его к своему. В ресторане он и познакомился с певцом Гайтановым. Симпатичный мужчина, да кто бы знал, кем он окажется на самом деле.

Но через год объяснили.

Возвращается мой любимый домой за полночь уже и под хмельком, а в подъезде подходят к нему двое в штатском и спрашивают: «Ваша фамилия Есенин?»

«Да, – отвечает Есенин, – вас это не устраивает?»

Нервы у него измотанные, устал доказывать, кто он есть, устал от человеческого хамства. Серый человек потому и сер, что не может представить себя рядом с гением, он уверен, что гении могут жить только в другой эпохе или на другой земле, где угодно, только не по соседству с ним.

«Значит, вас не устраивает моя фамилия?» – говорит Есенин уже с раздражением, готовый к драке.

«Отчего же, Сергей Александрович, очень даже устраивает, и псевдоним ваш – Мещерский – знаем. Мы бы хотели с вами побеседовать».

Машина у них за углом стояла. Сели и сразу поехали. Через полчаса городские фонари кончились, по обочинам дороги ночь непроглядная, а они все едут и никакой обещанной беседы. Сами ничего не спрашивают, на вопросы не отвечают. Сколько ехали, он не знает – уснул. Разбудили, когда остановились возле здания без единого огонька. Провели в комнату с наглухо зашторенными окнами и велели ждать. Он штору сдвинул, а за ней железные жалюзи – свет пропускают, а жизнь отгораживают. Возле окна стол и табурет. Пророчески писала Марина, что кого-то положат на обеденный, а кого-то на письменный. Лег досыпать на стол. Но с похмелья и на перине заснуть нелегко. Промаялся часа два – встал. Начал колотить в дверь. Никто не подошел. Полная неизвестность. Кто его похитил, он догадывался – кто еще может иметь такие апартаменты? Но за что? Может быть, дело, затерявшееся в двадцать пятом году, попалось на глаза очередному честолюбцу, и тот решил заработать на Есенине лишнюю звездочку, если не на грудь, то на погоны? А может, дело вовсе не прекращалось, просто потеряли след, а теперь – нашли? Человек в замкнутом пространстве постоянно ждет посетителей, а если их нет – человека навещают непрошеные мысли. Чем дольше нет посетителя, тем мысли чернее, особенно с похмелья.

Они все учли.

Есенин не знал, в чем его обвиняли в двадцать пятом, но тогда он был знаменитым поэтом, а теперь его превратили в рядового обывателя, человека из толпы, для некоторых – в ординарного тунеядца или, того хуже – в самозванца. Теперь нет нужды церемониться с ним, он беззащитен. Мысли – черны, а домыслы еще чернее. Гони не гони, а они лезут и лезут. Час прошел, два, три, четыре, пять, шесть, семь… За дверью тишина. Щели в жалюзи посветлели, потом сереть начали, а когда почернели, дверь открылась. Вошел огромнейший мужик с миской баланды. Есенин к нему – где, мол, я? Рожа у мужика металлическая, как жалюзи. Глухонемой. Миску оставил и назад. Есенин за ним. Нетургеневский Герасим сгреб ладонью лицо поэта, толкнул его в угол и вышел, не оглянулся.

На следующий день все повторилось.

На третий день у Есенина начались галлюцинации. Сначала явились мы, жены его, одна за другой: пришла Изряднова, потом Райх, потом Дункан, Толстая с портретом дедушки, пятая жена вся в черном, глухонемая Володю Высоцкого привела и я, следом за ними. Сначала мы все плакали, сидели обнявшись, и семь наших сердец бились одинаково. Потом Сережа с Володей пели для нас частушки, пытались развеселить. Дункан уже на центр выбежала и шарфом взмахнула, но явился Бухарин и всех нас выгнал. Нас выгнал, а сам уселся напротив Есенина и молчит.

«Ну скажи хоть слово! Где я? За что?» – кричит Есенин.

Бухарин палец к губам приставил и задом к двери пятится. Запнулся. Упал. И сквозь пол провалился. Есенин хотел следом прыгнуть, но не успел, дыра затянулась. И сразу же загремел дверной засов, потом заскрежетал ключ, и в комнате посветлело от обаятельной улыбки незнакомца в сером костюме.

«Извините, – говорит, – Сергей Александрович, моих дураков заставь Богу молиться, они обязательно лоб расшибут, или свой, или чужой. Я только сегодня возвратился из командировки, на этот день и велел пригласить вас для беседы, а они…» – И понес своих подручных, перемежая цитаты из классики русской народной речью, уверенный, что Есенин любит крепкое словцо, выговорился, потом посерьезнел и протягивает Есенину самодельную книжку его поздних стихов.

Это я, глупая, придумала. Отпечатала на машинке пять экземпляров и заплатила за красивый переплет. Хотела приятное любимому сделать.

«Вы помните, кому ее подписывали?» – спрашивает человек в сером костюме.

Есенин, раздавленный трехдневной пыткой, признается – ему лишь бы прояснить ситуацию, выкарабкаться из неопределенности. «Женьке Гайтанову», – отвечает.

Человек раскрывает книгу и зачитывает: «Милому Женечке Гайтанову с нежнейшими чувствами!»

Потом он спросил, насколько искренен был Есенин в этом признании и что за личность – Евгений Гайтанов.

Другой сообразил бы, где находится и с кем дело имеет. Не обязательно оговаривать знакомого, но и о себе подумать надо иногда. Зачем было называть его другом, если общались только за ресторанным столом. Но мой, святая простота, кинулся прикрывать лабуха своим авторитетом, решил, что заступничество знаменитого поэта оградит собутыльника от неприятностей, забыл, что его считают самозванцем, и начал плести узоры на тему: какой удивительный человек Евгений Гайтанов и какой медовый голос у него. На лице слушателя неподдельный интерес, каждому междометию внимает. Есенин соловьем заливается, но стоило ему умолкнуть, и сразу же – вопрос, отрезвляющий, словно ушат ледяной воды.