Молитвослов императрицы - Мария Спасская

Эта стальная женщина не проронила ни слезинки. Мало того, она искренне недоумевала, отчего все знакомые перестали с ней общаться. Как ни в чем не бывало Вера Сергеевна продолжает ездить на дачу, вспахивать огород, растить клубнику и огурчики сорта «Три танкиста».

Когда я ушла от Евгения, она тут же забрала Сережу к себе. Катю она не любила. А вот в Сергуне души не чает. Иногда мне кажется, что она даже рада, что все так славно устроилось. Постылый муж умер, мы развелись, и любимый внучок целиком и полностью в ее распоряжении. Я, конечно, даю им денег на расходы, но все равно встречаю крайне нелюбезный прием.

Глядя на Веру Сергеевну, удивляешься, откуда что берется. Энергичная и властная, в свои шестьдесят пять дама способна в одиночку сделать ремонт в квартире, чем она и занималась, когда я позвонила в дверь. Почти в ту же секунду дверь распахнулась, и на пороге возникла великанша в бейсболке козырьком назад. Тигровой расцветки майка и обрезанные по колено джинсы сидели на ней так, будто Вера Сергеевна в них родилась, босые ноги были перепачканы побелкой.

— Сергуня, к тебе мать пришла! — окинув взглядом сумки, пробасила бывшая свекровь и скрылась в кухне, откуда сразу же послышался звук катаемого по потолку валика.

В открытую дверь была видна спина склонившегося над планшетом сына. Сережа не пошевелился. Я занесла гостинцы в коридор, приблизилась к чужому, давно забытому мальчику и потрепала его по светлым мягким волосам. Он дернул головой, сбрасывая мою руку, и я почувствовала легкий укол совести. Если Сережа и виноват, то уже сполна испил горькую чашу моих упреков. Но тут же одернула себя — с бабушкой сыну в любом случае лучше, чем со мной и Эммануилом, а тем более с родным отцом, пребывающим слишком далеко от реальности, чтобы ухаживать за самим собой, не говоря уже о ком-то еще. И направилась на кухню, где бывшая свекровь орудовала длинной палкой с валиком на конце, размазывая побелку по потолку. Непонятно, зачем ей нужна была палка. По моим наблюдениям, палка ей только мешала, ибо рослая дама вполне могла обходиться без нее, легко доставая до потолка вытянутой рукой.

— Вера Сергеевна, я к вам, — проговорила я, заранее настраиваясь на неприятный разговор.

— Чего тебе? — нелюбезно осведомилась Женина мать.

— Евгений попал в больницу, у него сотрясение мозга, — начала я издалека.

— А я при чем? — шуруя валиком, пробурчала она.

— Перед этим Женя отправил на ваш адрес срочную бандероль.

Вера Сергеевна перестала белить потолок, и, посмотрев на меня, спросила:

— И дальше что?

— Нужно, чтобы мы с вами ее вместе получили. В бандероли экспонат из Архива, и его необходимо вернуть. Вы же знаете Женю. Ваш сын отчего-то решил, что эта вещь ему нужнее, чем государству, и самовольно забрал с готовящейся выставки. Вы же не хотите, чтобы у Жени были неприятности?

— Сейчас-то у него одни приятности, — иронично хмыкнула бывшая свекровь.

— По сравнению с грядущими проблемами нынешние трудности покажутся детским лепетом, — пригрозила я.

Она наморщила лоб и принялась считать.

— Так, сегодня суббота. Если бандероль срочная, в понедельник утром будет на почте. Подходи к десяти часам к отделению связи у метро. Знаешь? Вместе получим, вместе откроем, и если в посылке окажется не архивная вещь, не обессудь, Мирослава, ничего не отдам. Передам только Евгению.

Я с облегчением вздохнула и улыбнулась:

— Договорились.

— Извини, чаю не предлагаю. Как видишь, мы с Сережей ремонт затеяли.

И хотя справедливости ради меня так и тянуло сказать, что Сережа, судя по всему, к ремонту имеет самое опосредованное отношение, я благоразумно промолчала. К чему дразнить и без того разъяренного тигра?

Стояла глухая ночь, когда я приехала на Стромынку и в приподнятом настроении направилась к черному ходу. Поднялась на нужный этаж, отперла дверь, шагнула в коридор и наступила в лужу. Сложившись пополам и высоко подняв худой зад, незнакомый азиат старательно мыл полы. Погруженную в собственные мысли, меня это не насторожило, а напрасно. Руководила азиатом Людмила Николаевна, громогласно указывая, где еще не помыто.

— Вот здесь еще. И здесь грязи налипло. Лучше оттирай. Лучше.

Увидев меня, соседка мрачно сообщила:

— Человек за вами, между прочим, дерьмо отмывает!

— Это его личное дело, — не вникая в происходящее, сухо откликнулась я, стараясь выбирать на паркете, где налито не так много воды, и наступать на места посуше.

В сверкающей чистотой кухне Майкл стоял у плиты и помешивал в кастрюльке какое-то варево, судя по запаху — глинтвейн. Он широко улыбнулся и помахал мне рукой.

— Хелло, Мира! How are you?[9]

Не скрою, меня снедало любопытство — все-таки не каждый день видишь перед собой человека, способного регенерировать собственные ткани и органы. И прожившего более ста лет. Застыв в кухонных дверях, я во все глаза смотрела на его удлиненное лицо, правильный короткий нос, широко посаженные серые глаза и вьющиеся до плеч волосы, убранные назад со лба стальным обручем. Спущенные на бедра джинсы, в джинсы заправлена красная футболка с Бартом Симпсоном, поверх — расстегнутая клетчатая рубаха. И вьетнамки. Он же самый обыкновенный! Ему же не больше тридцати! А может, Женя ошибается? Может, Майкл — простой американец, по зову сердца примчавшийся в Россию с подготовленными для выставки царскими вещичками? Много их сейчас развелось, одержимых монархистов, снедаемых непонятно откуда взявшимся чувством раскаяния. Нет, никакой Майкл не урядник Воскобойников. Не забирал он под видом журналиста расчеты физика Амбарцумяна и потому понятия не имеет о том, как попадают в прошлое.

Внутри больно сжалось, и я решительно отринула кощунственные мысли. Передо мной Варфоломей Воскобойников. Совершенно точно. Даже не сметь сомневаться! И я решила, что из принципа буду разговаривать с ним только по-русски, называя настоящим именем. И сказала:

— Привет, Варфоломей. Глинтвейн варишь?

«Варфоломея» американец невозмутимо пропустил мимо ушей, точно не услышал. Если парень и был тем самым урядником, о котором говорил Евгений, то его хладнокровию оставалось только позавидовать. Майкл таращил на меня удивленные глаза, словно ничего не понимал, но я гнула свою линию, продолжая по-русски:

— Зайди потом ко мне, разговор есть.

— Mira, speak English. I don`t understand Russian[10].

И под изумленным взглядом Людмилы Николаевны я сдалась.

— Please, come to me. We need to talk[11], — проговорила я, открывая дверь Жениной комнаты, и только сейчас поняла, что, убегая в больницу, в спешке забыла ее запереть.