"Гнуснейшие из гнусных" - Ежи Климковский

На улицах царило спокойствие, жизнь шла своим нормальным чередом, без каких-либо признаков паники или нервозности. Движение было оживленное, трамваи и троллейбусы курсировали, как обычно, и, как обычно, сновали автомобили. В магазинах толпились покупатели, нередко можно было видеть даже довольно большие очереди. И хотя это были первые месяцы войны, когда немцы одерживали свои «молниеносные» победы, московские улицы, если не принимать во внимание маскировку, выглядели нормально и спокойно.

Пообедав в гостинице, я вновь отправился в город на розыски сотоварища по тюрьме подполковника Юзефа Спыхальского. Он был моим старым сердечным другом, коллегой по преподавательской работе в Центральной пехотной школе в Рембертове.

В тюрьме, дабы разнообразить наше бытие, нас время от времени переводили из камеры в камеру, чем мы были очень довольны, так как это была единственная возможность видеть новые лица, получать кое-какие сведения и, прежде всего, иметь возможность встретить многих знакомых и коллег. Во время одного такого «переселения» меня ввели в камеру, в которой уже находилось несколько сотоварищей. С любопытством разглядывая присутствующих, я вдруг встрепенулся, не веря своим глазам… Неужели это Юзеф? Подполковник, стоявший ко мне боком, повернулся, и меня поразил тогда вид огромных усищ (между прочим, я в то время тоже носил подобное украшение). Обращаясь к подполковнику, я употребил известное еще со школьной скамьи прозвище (мы называли его «князем пехоты»). В следующее мгновение, до предела взволнованные, мы бросились в объятия друг другу.

С подполковником мы провели вместе довольно много времени. Он хотел как можно скорее вернуться в Польшу, а потом мы решили возвращаться вместе, как только представится возможность.

Подполковник вышел из тюрьмы несколькими днями раньше. Жил в замечательной гостинице «Москва», по соседству со мной (я остановился в гостинице «Метрополь»). Встретил меня очень сердечно, радуясь тому, что оба мы, несмотря на прожитые тяжелые времена, целы и здоровы, сохранили бодрое настроение и не растеряли запаса энтузиазма. Он поделился со мной новостями. Генерал Янушайтис уже неделю находится на свободе и живет у своих знакомых в Москве. Андерс также освобожден и назначен командующим польскими вооруженными силами в СССР. Я невольно задумался над тем, какие обстоятельства повлияли на это назначение и почему обошли Янушайтиса, обладавшего большими профессиональными данными, притом известного политического деятеля, словом, во всех отношениях лучше подходившего для этой должности.

Далее я узнал, что в Москве находятся недавно прибывший из Лондона наш поверенный в делах доктор Юзеф Реттингер, секретарь посольства Веслав Арлет, глава польской военной миссии генерал Зигмунд Шишко-Богуш и его помощник майор Бортновский. Последнего я знал довольно хорошо еще по Парижу: он был старым санационным сотрудником 2-го отдела[43].

Я решил в тот же день побывать у Янушайтиса, а генералу Андерсу представиться на следующий день, то есть 11 августа.

А между тем поляков в Москву прибывало все больше. Освобождали группами, после чего всех направляли в лучшие гостиницы столицы.

К Янушайтису я зашел около пяти часов вечера. Он жил у своих старых знакомых в очень скромной комнатке. Удобно усевшись, мы начали разговор с нашей встречи во Львове в 1939 году. И у меня снова возникли перед глазами картины незабываемого для всех поляков трагического сентября. Мои мысли прервал Янушайтис.

— Вы первый пошли и вернулись, другие уходили, но не возвращались, — сказал он, обращаясь ко мне.

Затем переключились на текущие вопросы: что будем делать дальше и как? Было известно, что польско-советский договор подписан, но мы не знали его содержания. Военного соглашения пока не было, и Янушайтис сам еще не представлял, куда его назначат и какова будет его новая работа.

После приятной беседы, длившейся около часа, я стал прощаться. Видя, что я без пиджака, генерал дал мне один и3 своих, сказав: «У меня два, так что поделимся». Он покорил меня своей простотой и доброжелательностью. Я поблагодарил его крепким рукопожатием.

Вечером я снова пошел к подполковнику Спыхальскому, у которого застал еще незнакомого мне полковника Леона Окулицкого, ставшего позже начальником штаба нашей армии в Советском Союзе. В ходе разговора я узнал, что уже на свободе подполковник Пстроконьский, ставший позже интендантом армии, подполковник Аксентович, ставший потом начальником 2-го отдела армии (для лучшей маскировки он взял себе фамилию Гелгуд), майор Бонкевич, ставший его заместителем, а со временем и преемником, подхорунжий Игла-Иглевекий и ряд других лиц[44].

На следующий день примерно в полдень я направился к Андерсу. Он был в синем костюме. Выглядел немного бледным и осунувшимся. Встретил меня весьма сердечно. Его первые слова были:

— Я очень рад, что мы вместе. Будем вместе работать. Дел много, а людей мало, но следует ожидать, что наплыв будет большой.

Потом за чаем он стал мне рассказывать обо всем пережитом с момента, как мы расстались во Львове. В свою очередь и я поведал ему о своих злоключениях. Рассказал о поездке в Париж, о том, что там увидел и почему разочаровался, как возвращался, каким образом был арестован и освобожден. Генерал разделял мой взгляд на санацию (в тот период он не любил санацию, да, впрочем, не питал к ней симпатий и в другие времена). Начали говорить об омоложении армии, не реализованном во Франции. Генерал обещал осуществить это здесь.

Андерс чувствовал себя еще нездоровым, жаловался на боли в пояснице. Кроме того, его беспокоила нога: ведь в сентябре он был ранен. Когда генерал вставал или ходил, то пользовался тростью, потому что, как он говорил, не хотел напрасно расходовать свои силы, которые еще могут пригодиться.

После беседы, которая длилась несколько часов, он проводил меня, заверив, что я в любое время и при любых обстоятельствах могу являться к нему.

Между тем ряды поляков росли с каждым днем.

Были уже на свободе полковник Сулик-Сарнецкий, ставший впоследствии командиром полка в 5-й дивизии; полковник Казимеж Висьневский, будущий начальник 3-го отдела штаба армии; майор Кипиани, назначенный вскоре начальником юридической службы армии; майор Каминский; ксендз Ценьский, позже возглавивший духовных пастырей армии; подхорунжий Пасек, ксендз Вальчак, будущий капеллан 5-й пехотной дивизии; полковник Шиманский, бывший военный атташе в Берлине, назначенный позже командиром полка в 5-й пехотной дивизии; госпожа Влада Пеховская — будущий главный инспектор военной подготовки женщин, писательница Термина Наглер, поручик Ентыс, капитан Мрозек, майор Зигмунт Добровольский, поручик Ян Зелинский, вахмистр Шидловский и многие другие. Число поляков в Москве увеличивалось. В целом мы чувствовали себя превосходно, никто из нас уже не думал о перенесенных обидах и о недавно пережитых тяжелых временах. Напротив, все были преисполнены радостных надежд и раздумий о занимающейся заре в связи с созданием Польской армии. Все мы хотели драться с немцами, и как можно скорее. Долгая вынужденная бездеятельность, к счастью, нас не разложила; наоборот, оказалось что мы сохранили в себе большой запас энтузиазма и энергии. Каждый хотел что-нибудь делать, как можно скорее взяться за работу.