Совсем не Аполлон - Катарина Киери

О Лене я больше ничего не могла сказать. Я встала у кухонного окна, папа посмотрел на меня, словно понимая, что мне нечего добавить.

— Позови маму, скажи, что все готово. Кажется, она лежит с книжкой.

Мама предложила подвезти меня, но я решила одеться потеплее и пройтись пешком. На улице заметно похолодало, я с удовольствием шла по свежему морозу.

Предвкушение чего-то неизвестного приятно растекалось по телу. Зимний вечер, мои шаги, темнота, фонари — я чувствовала, что живу. Интенсивное ощущение самой себя, своего присутствия в мире.

Я ждала встречи со Стефаном. Почему он решил пойти в библиотеку субботним вечером? Потому что был знаком с Андерсом Страндбергом? Андерсом «Стратте» Страндбергом. Или его интересовали книги? Я не знала и не стала спрашивать. Вообще-то я почти ничего не знала о Стефане. Но семья у них была богемная. Может, он знаком с кем-то из тех молодых поэтов, которые будут выступать в библиотеке.

Андерс Страндберг. Стоило подумать о нем, как внутри что-то задрожало. Я гордилась тем, что знакома с ним, взрослым мужчиной, который пишет о книгах и играет на саксофоне. Гордилась тем, что он знаком со мной, хотя это, наверное, громко сказано. Когда человек становится знакомым? Я даже со своей мамой толком не знакома, хотя живу с ней вместе уже почти шестнадцать лет.

На мосту через реку задувал холодный ветер. От него становилось еще холоднее, стыла голова, мороз покусывал щеки. Тепло, наверное, в Стефановой меховой шапке. Она, должно быть, рассчитана на сорокаградусный мороз с ветром. Помню такое только однажды за всю жизнь. В феврале. Необычный был день. Дом потрескивал от мороза, но за окном было тихо и спокойно. Как будто все живое затаило дыхание из уважения к могуществу холода, который мог оказаться смертельным, проникнув в малейшую щелку, в крохотный зазор. Лииса и Мария пришли в школу без шапок. Мы с Леной только покачали головой, глядя на эти два потенциальных менингита. К счастью, обошлось.

Стрелка еще не доползла до без четверти семь, но Стефан уже ждал у библиотеки. Я чувствовала, что щеки у меня ярко-красные.

— Ты шла пешком?

— Да.

— Тебе бы мою шапку.

— Да, я тоже об этом подумала.

— В следующий раз скажи.

Мы вошли. Я отправилась в туалет, чтобы высморкаться и попить воды. В библиотеке было много народу — больше, чем я ожидала. Стулья в несколько рядов, в углу небольшая сцена с микрофоном и стульями для ведущего и гостей. У стоек и сбоку от лестницы горели свечи. Внутри у меня все сжалось от ожидания, пронизывающего воздух.

Среди слушателей были в основном женщины средних лет, хотя встречались и мужчины, и несколько молодых парней и девушек. Мы нашли два свободных стула по соседству, довольно далеко от сцены. Впереди, в двух рядах от нас, я увидела знакомую спину и затылок — и ощутила беспокойство. Ленина мама. Я вытянула шею, чтобы увидеть, кто сидит рядом с ней. Две незнакомые женщины. Две женщины с такими же, как у Лениной мамы, прическами каре. Я украдкой огляделась по сторонам, но Лены не было видно.

Стефан положил шапку на колени. Мне нравилось, что он рядом. И его меховая шапка. Ведущая вышла на сцену и объявила программу. Откроют и завершат вечер стихи, а между выступлениями сотрудники библиотеки имеют честь представить нескольких местных деятелей культуры, которые порекомендуют книги для чтения и в подарок к приближающемуся Рождеству.

Место ведущей заняла девушка примерно моего возраста. Невысокого роста, черный джемпер и юбка яркой расцветки. Встав перед микрофоном, она обвела взглядом публику и закрыла глаза. Потом приблизила лицо к микрофону, и рот зашептал:

— Кровь. Кровь. Ты моя кровь. Ты моя бледная кровь, моя огненно-красная кровь, моя черная кровь…

Она прочла длинное, гипнотизирующее стихотворение о крови — наизусть от начала до конца. Открыла глаза и спустилась со сцены, глядя прямо перед собой и не обращая внимания на аплодисменты.

Вот это смелость, подумала я. Мне бы такие нервы. Я посмотрела на Стефана. Он поймал мой взгляд и улыбнулся. И тут я почувствовала, как на мое плечо снова легла рука. Я уже стала привыкать к этому прикосновению, можно было бы и не волноваться — но внутри все равно что-то встрепенулось.

— Здравствуйте, друзья мои, — прошептал знакомый голос.

Я обернулась, и взгляд мой встретила теплая улыбка: Андерс Страндберг готовился к выходу на сцену вместе с еще несколькими людьми.

— Рад вас видеть!

Что говорят человеку, который вот-вот выйдет на сцену? Я никогда прежде не оказывалась в подобной ситуации. По крайней мере, не при такой публике. А вот Стефану явно не привыкать. Или, может быть, дело было в его характере — прямом и открытом. Он даже шутку ввернул:

— Удачного шоу!

— Шоу, — усмехнулся Андерс Страндберг и покачал головой.

Четыре человека вышли на сцену и сели в кресла. Одна из них, женщина с кудряшками, взяла микрофон. У нее было радостное лицо и уверенная манера держаться на публике, говорила она на мягком, певучем диалекте. Женщина представилась как Анки Вестерберг, редактор отдела культуры. Значит, вот с кем я говорила по телефону пару дней назад. Кроме нее и Андерса Страндберга, на сцене были пожилая писательница и актер, лицо которого мне было знакомо. Он, кажется, установил рекорд по количеству взятых в библиотеке книг.

Они говорили весело и оживленно, даже когда речь шла о серьезных книгах, и с такой легкостью находили нужные формулировки! Писательница увлеченно рассказывала о книге, написанной женщиной, которая в юности потеряла брата и только много позже осознала, как это повлияло на всю ее жизнь. Я подумала, что эту книгу хорошо бы дать прочесть маме. И тут же поняла, что никогда не решусь это сделать.

Я почти все время смотрела на Андерса Страндберга. Здесь можно было глядеть сколько угодно — что еще делать зрителю. Он тоже иногда бросал взгляд в нашу сторону — даже когда не говорил. Можно ли каждый раз встречаться взглядом? Вежливо ли это? Или выдает меня с головой? А если я не буду смотреть на него, что тогда? Он совсем потеряет интерес, я перестану быть в числе его «друзей»? Как я поступила бы, если бы речь шла о другом человеке? Стала ли бы вообще задумываться об этом? Я склонилась к Стефану и прошептала:

— Ты прав, я очень много думаю. Наверное, иногда даже слишком много.

— Ничего, — прошептал он в ответ.

Вечер продолжался так же приятно. Несколько книг показались мне интересными, и я запомнила их названия. Бумаги и ручки я с собой не взяла. А вот Ленина мама — да, я видела, как она записывает что-то после рассказа о каждой книге. Иногда она наклонялась к женщинам, сидящим рядом, и прически-каре покачивались в знак согласия. Под конец выступили парень и девушка: они прочли поэтический диалог, двигаясь по сцене в заранее продуманном порядке. Это было здорово. Аплодисменты долго не стихали.

— Тебе бы спеть здесь, — сказала я Стефану. — Эта публика оценила бы.