Убийство Михоэлса - Виктор Левашов

Сталин замолчал. Стало слышно, как бьют кремлевские куранты. Раньше их никто не слышал. На Хрущева не смотрели. И он ни на кого не смотрел. Сидел, уставившись в графин на зеленом сукне стола. Вода в графине чуть пузырилась. В графины наливали нарзан. Сидел, боясь шевельнуться. Знал: нужно молчать, терпеть. Не дай Бог пытаться оправдываться. Молчал. Терпел. Хотя больше всего на свете хотелось посмотреть. Не на Сталина. На Берию. Нельзя. Продолжал терпеть.

Сталин вновь заговорил. Так же негромко, с тем же клокочущим, как лава в вулкане, гневом.

Возможно, товарищи члены и кандидаты в члены Политбюро сидят сейчас и думают: а не сошел ли товарищ Сталин с ума? Он созывает Политбюро для обсуждения киносценария в то время, когда идет тяжелая война. Когда победа видна, но она видна еще очень слабо. Как солнце, которое еще скрыто глубоко за горизонтом. Когда приближение восхода можно только угадать по едва заметно посветлевшему небу. Не забыл ли товарищ Сталин об этом? Нет, он не забыл. Но он помнит и другое. То, что должны помнить все.

Какое оружие фашистской Германии является самым опасным для нас? «Мессершмитты»? Нет. Советские летчики на советских самолетах научились сбивать фашистские «мессершмитты». «Тигры» и «пантеры»? Нет. Советские артиллеристы получили пушки, которые легко пробивают их броню, эти пушки они образно назвали «зверобоями». Что сильнее самолетов и танков? Идеология. Фашистская пропаганда пыталась и пытается разжечь ненависть советского народа к коммунистам. Эти попытки изначально были обречены на полный провал. Фашистская пропаганда пытается разрушить краеугольный камень, лежащий в основании Советского Союза, — великую идею пролетарского интернационализма. Фашистская пропаганда пытается вбить клин между советскими народами, пытается играть на самых низменных чувствах — чувствах национализма. И мы должны признать, что это иногда удается. Во время оккупации Калмыкии и кавказских республик немцы соблазняли проживающие там народы идеей отделения от России, идеей национальной независимости. И многие поддались этому ядовитому искусу, перешли на сторону оккупантов, обернули оружие против Красной Армии. Ингуши. Чеченцы. Калмыки. Балканцы. А крымские татары подарили Гитлеру белого коня, на котором он должен был въехать в Москву. Что это значит? Это значит, что мы проиграли это идеологическое сражение.

Но не на карликовые кавказские республики нацелено ядовитое жало доктора Геббельса. Вот если бы ему удалось поссорить русских с украинцами, если бы ему удалось вырвать сорокамиллионный народ Украины из семьи братских народов СССР — вот это была бы настоящая победа Гитлера. Это было бы наше самое страшное поражение. Почву для такого поражения и готовит сценарий кинорежиссера Довженко.

Сталин помолчал и добавил:

— Который одобрил товарищ Хрущев.

Он раскрыл папку. В ней были машинописные страницы, исчерканные красным карандашом. Взял одну из них. Процитировал:

— «У вашего народа есть абсолютная ахиллесова пята: люди лишены умения прощать друг другу свои разногласия. Они уже двадцать пять лет живут негативными лозунгами — отрицаниями Бога, собственности, семьи, дружбы. Верность — коммунистической партии. Любовь — только к коммунистической родине. Дружба — только дружба народов…» Это говорит отрицательный герой, немецкий офицер. Что ему отвечает положительный герой? Да ничего не отвечает! Нет, он говорит правильные слова. Но такие слова хороши в газетной передовице, а не в художественном произведении. Формально — ответ. А по сути? Идеологическая капитуляция!.. Идем дальше. «Это вы — свободные люди? Не смешите, у меня на губе трещинка. Вы не просто рабы, вы хуже рабов. Раб знает о своем рабстве и всегда готов к восстанию или к побегу. А вы? Вы восхваляете свое рабство на митингах и партсобраниях, вы воспеваете его, вы им гордитесь!» Это говорит другой отрицательный герой, бендеровец. Что отвечает ему положительный герой? Он говорит: «Молчи, я застрелю тебя, как собаку!» Это хороший ответ. Но он хорош для подчиненных товарища Берии, а не для положительного героя художественного кинофильма!.. Интересный прием придумал режиссер Довженко. В уста отрицательных персонажей он вкладывает волнующие его самого мысли, а положительных героев заставляет говорить языком газетных передовиц. Не удивительно, что товарищ Хрущев попался на эту уловку. Он решил: раз положительные герои говорят правильные слова — значит, все в порядке. Хитрый прием. Но партию не перехитришь!

Он снова умолк. Полистал сценарий. Шелест страниц был оглушительным. Под грузным Маленковым скрипнуло кресло. Сталин вскинулся:

— Товарищ Маленков хочет что-то сказать?

— Нет, товарищ Сталин. Я вас внимательно слушаю.

Сталин вернулся к сценарию. Пробегал взглядом отчеркнутые места. Мрачно хмыкал. Листал дальше. Вслух не читал. Но казалось, что с каждой перевернутой страницей тяжелеет свинцовый гнет доказанных обвинений. Перед последней страницей Сталин задержался. Прочитал вслух:

— «На каких бы фронтах мы ни бились, мы бьемся за Украину. За единственный сорокамиллионный народ, не нашедший себя в столетиях человеческой жизни. За народ растерзанный, расщепленный…»

Закрыл папку. Тут же открыл. Бережно, аккуратно подровнял страницы. Снова закрыл. Спросил:

— О каком народе идет речь? Какой народ растерзан и расщеплен? Какой народ не нашел себя в столетиях человеческой жизни? Может быть, речь одет о евреях? О цыганах?

Обвел взглядом присутствующих, ожидая ответа. Не дождался. Ответил сам:

— Нет, речь идет об украинском народе. О великом украинском народе, нашедшем себя в братском единении со всеми народами Советского Союза. Нет отдельной Украины! Не существует! И никогда не будет существовать! Биться за СССР — это и значит биться за Украину. Биться за Украину — это означает биться за СССР! Тот, кто этого не понимает, — объективно вредитель. Тот, кто упорствует в непонимании, — откровенный враг!

Это был приговор.

Сталин помолчал, словно бы остывая. Презрительно бросил:

— Режиссер Довженко пытается критиковать генеральную линию нашей партии. Да кто он такой? Что он имеет за душой, чтобы критиковать партию? Стоит напечатать его сценарий, как все советские люди разделают его так, что от него останется одно мокрое место! Даже мокрого места не останется! Ничего не останется!

Сталин продолжал. Он надеется, что теперь всем понятно, почему товарищ Сталин вынес этот вопрос на заседание Политбюро в столь неподходящее, как кому-то могло показаться, время. Если у кого-то остались неясности по существу поднятой проблемы, товарищ Сталин готов внести полную ясность. Чтобы к этому больше не возвращаться. Товарищ Сталин просит задавать вопросы.

Вопросов не было.

Товарищ Сталин полагает, что обсуждения не требуется. Но если кто-то хочет выступить, Политбюро со всем вниманием выслушает выступление.

Вскочил Хрущев. Как будто кинулся в воду с борта горящего парохода:

— Разрешите мне?.. Товарищ Сталин, вы совершенно правильно указали мне на допущенную мною грубейшую политическую ошибку. Да, я расслабился и потерял бдительность. Не проявил. Хотя обязан был проявить. Иезуитский прием, использованный Довженко, ввел меня в заблуждение. В Промакадемии, где я учился, не обучали, к сожалению, анализу художественных произведений. Я привык видеть в словах их прямой смысл, поэтому оказался безоружным перед идеологической диверсией режиссера Довженко…