Легион против Империи - Александр Мазин

— Этот сын Ахримана, — кивок в сторону Фульмината, — твой раб?

— Да, — не стал оспаривать Алексей.

— Почему у него шрамы от меча?

Отвечать надо было сразу, поэтому Коршунов ляпнул, что пришло в голову.

— Он был ауксиларием.

— Вот как? И как же он стал рабом?

— Деньги украл, вот как, — проворчал Алексей. — И сбежал. Его поймали. Ранили тяжело. Видел шрам на спине? Чуть не помер. Я купил за сотню денариев. Совсем недорого для такого крепкого раба.

— Недорого, — согласился перс. — Не боишься, что сбежит?

— Он мне предан, — сказал Коршунов. — По его диким обычаям, если я его спас, так теперь он — мой.

Перс покивал. Видимо, противоречий не обнаружил.

— Так и есть, — согласился он. — Этот раб бился за тебя лучше, чем за себя.

Сформулировал криво, но понятно.

— Он жив? — с деланным равнодушием поинтересовался Коршунов.

— Жив, — ответил перс. — Пока.

И встал.

— Сейчас тебе развяжут руки, — сказал он, глядя на Алексея сверху. — Чтобы ты мог поесть. Уверен, ты не станешь делать глупостей.

— Не стану, — пообещал Коршунов.

В правом сапоге у него имелся нож. Так, совсем маленький, для мелких надобностей. Камешек из копыта выковырять… Или веревки разрезать. Но последнее надо делать по-умному. С гарантией. Вряд ли у него будет второй шанс. Нет, ну надо же, какие наглые! Украсть двух римских офицеров прямо на римской дороге! Куда катится империя?

Пропажа Коршунова была важнейшей, но не единственной неприятной новостью для Геннадия Черепанова.

Прибыл гонец из Рима. С сумкой документов. В числе которых — грозное требование прислать все недоплаченные налоги. Сумма выражалась в шестизначных цифрах, причем выплатить «недоимки» велено было золотом, а не утратившими последние граммы серебра денариями. А если он, наместник Геннадий, вышеназванные невероятные бабки немедленно не отправит в Рим с первой же попутной биремой, то пусть распрощается с должностью. Это — как минимум.

Да уж, с прежними императорами — Бальбином и Пупиеном — было проще. У Черепанова с этими двумя было заключено твердое соглашение. Мальчишку же Гордиана Геннадий вообще не принимал в расчет. Выходит, зря. Теперь этот мальчишка пытается изображать из себя строгого императора. Вообще с тех пор, как Бальбина и Пупиена прирезали преторианцы, политика столицы в отношении Сирии менялась исключительно к худшему. Ей-Богу, Черепанову в пору было пожалеть, что когда-то не отдал парнишку на расправу людям Максимина. Или что его не прикончили преторианцы вместе с Бальбином и Пупиеном. Ну они-то, может, и хотели, но не рискнули. Побоялись, что возмутится римский плебс. Народу нужен император. Вот только пацанчику Гордиану управлять огромной империей да еще в такое смутное время явно не по зубам… Черт! Смута — это всегда плохо. А тут еще Ардашир… И Леха пропал где-то… Завис, небось, где-нибудь в Пальмире и наслаждается жизнью, а тут сиди, разгребай и рули…

Впрочем, что себя обманывать: разгребать и рулить Геннадию нравилось. Периодически. Особенно поначалу. Нравилось чувствовать себя правителем, повелевать множеством (в одной только Антиохии население почти сто пятьдесят тысяч, а во всей провинции — несколько миллионов) людей, благополучие которых зависело от его, Черепанова, указов…

Тут Геннадий вспомнил еще кое-о-чем и не смог сдержать улыбку. Вчера вернулась из «деревни» Кора. Его чудесная Кора! Корнелия Преста Гордиана! Лучший его консультант по римским политическим раскладам! Старшая сестра юного императора!

Воодушевленный Черепанов ударил в гонг.

— Скажи домне, что я хотел бы ее видеть, — скомандовал он рабу.

Кора появилась буквально через минуту. Будто ждала, что он ее позовет. А может и впрямь ждала.

Она была прекрасна. Хрупкую фигурку идеально обрамляла шелковая стола, что нужно — приоткрывая, что нужно — заманчиво драпируя… Дивное ожерелье из крупных сапфиров идеально шло к ее светлым волосам, уложенным так искусно, что казалось — дунь, и дивная прическа рассыплется. Ее глаза сияли, зубки блестели…

Черепанов глянул — и забыл, зачем звал жену. Так и замер, очарованный.

Кора засмеялась и прошлась по таблинию той особой, летящей походкой, которой нельзя научиться, потому что она дается женщине от природы, а многолетние упражнения лишь оттачивают врожденную пластику.

Восхищение мужа окрыляло Корнелию. Оно несло ее. Казалось физически осязаемым. Щекотало кожу, как щекочут ее пузырьки воздуха, поднимающиеся со дна ароматической ванны…

Черепанов и сам не заметил, как Кора оказалась у него на коленях, обхватила тонкими руками его шею, царапнув застежкой браслета. Он зарылся носом в вырез столы, туда, где прятались в скользкой ткани крепкие беленькие грудки…

В следующий момент его обретшая самостоятельность рука решительно смела со стола все важные и неважные документы, серебряный письменный прибор, золотую статуэтку Меркурия… Корнелия тихонько вскрикнула, когда мир опрокинулся, а под спиной оказалась гладкая кожаная обивка столешницы. Две стройные ножки в легких золоченых сандалиях взметнулись вверх…

Раб-секретарь, осторожно заглянувший в таблиний: проверить, надо ли что-нибудь, так же аккуратно прикрыл дверь и отправился на кухню. По опыту он знал, что в ближайший час ни господину, ни госпоже он точно не понадобится.

Полтора часа спустя перебравшиеся наверх, в спальню (к черту всех просителей и посетителей!) наместник и его жена валялись голые на широченном ложе, и юный раб-нубиец старательно работал опахалом, овевая разгоряченные тела.

— Есть новости из Рима, — расслабленно проговорил Черепанов.

— Какие именно? — голосок у Коры был томный, чуть охрипший, хотя она уже успела смочить горлышко разбавленным фалерном.

— Денег хотят, — Геннадий приподнялся на ложе, потянувшись за бокалом и белокурая головка жены соскользнула с его живота.

— А что тебя удивляет? — недовольная тем, что ее потревожили, спросила Кора.

— Не то, чтобы очень. Но то, что они требуют, просто невозможно, даже если бы я искренне хотел им угодить.

— Они хотят тебя сместить, — Корнелия потянулась, игриво царапнула ноготками по груди мужа, но потом передумала и решила договорить, а потому уютно устроилась у него на груди. Положила подбородок на руку. — Не сердись на моего братика. Он — хороший.

— Твой братец император Гордиан грозит сместить меня с должности наместника. Это что, такая извращенная форма братской любви? — спросил Геннадий.

— Это не он. Это мачеха. Я же говорила: она меня терпеть не может. Но дело тут не только в ее неприязни. Тут еще и другое. Ты же слышал: римляне возвели в императоры моего брата, потому что он — самый богатый патриций империи, а плебсу всегда нужны деньги. На еду, на игры… Они думают, что все деньги брата пойдут на их развлечения.