Левиафан - Пол Остер

Но этим дело не ограничивалось. Помимо символических упражнений в закалке характера, для Сакса это было шагом к настоящей дружбе. Его тронули постоянные визиты Марии в больницу, и, я думаю, еще тогда, на пути к выздоровлению, он понял, как сильно повлияло на нее роковое событие. Это их накрепко связало. Оба пережили потрясение, и ни он, ни она не отмахнулись от того, что произошло, как от глупой случайности. Более того, Мария отдавала себе отчет в том, какую роль она сыграла в этой истории. Она поощряла Сакса к ухаживаниям и, будучи честна сама с собой, впоследствии не искала для себя оправданий. Как и он, пускай по-своему, она тоже была надломлена, и, когда он позвонил, чтобы поблагодарить ее за частые посещения, она поспешила этим воспользоваться, чтобы как-то загладить свою вину. Говоря так, я не гадаю. Год назад она была со мной предельно откровенна, и я передаю ее подлинные слова.

— В свой первый визит Бен подробно расспрашивал о моей работе, — сказала она. — Возможно, то была дань вежливости. Обычное дело: от неловкости не знаешь, что сказать, и начинаешь задавать вопросы. Но тут видно было — ему действительно интересно. Я показала ему несколько своих старых проектов и услышала от него весьма проницательные комментарии, не в пример тем, что звучат сплошь и рядом. Кажется, больше всего ему понравилось соединение документальности и игровых моментов, объективизация внутренних состояний. Он сразу понял, что все мои фотографии — это истории. Если правдивые, то еще и вымышленные, а если вымышленные, то непременно правдивые. Короче, поговорили мы об этом, потом на другие темы, а когда он собрался уходить, у меня в голове уже вертелась потрясная идея. Бедняга был такой потерянный и жалкий, что я подумала, а не замутить ли нам с ним общий проект? В тот момент я не имела в виду ничего конкретного, просто «история о нем». Когда он позвонил через пару дней и я поделилась с ним своей идеей, он сразу врубился. Я даже удивилась. Мне не пришлось ничего объяснять или уговаривать его — он с ходу сказал «да, это интересно», и мы без лишних слов взялись за дело. С этой минуты каждый четверг мы проводили вместе, и так четыре или пять месяцев.

Насколько я могу судить, из этой затеи ничего толком не вышло. В отличие от других проектов Марии, этот не имел ни организующего принципа, ни четко сформулированной цели — «идти по пятам незнакомого мужчины», «найти человека по номеру в телефонной книжке». Тема «Четверги с Беном» выглядела аморфной: чистые импровизации, альбом с картинками, запечатлевшими несколько часов в компании друг друга. Они заранее договорились: никаких правил. Единственное условие — Сакс приходит ровно в десять, а дальше — как пойдет. Обычно она сразу отщелкивала две-три пленки, после чего они просто болтали. Пару раз она попросила его переодеться. Иногда записывала их разговоры и даже не брала в руки фотоаппарат. Оказывается, он коротко постригся и сбрил бороду по просьбе Марии, причем операция, осуществленная непосредственно в ее квартире, была зафиксирована на пленку: до, после и все стадии в промежутке. Вот Сакс стоит с ножницами перед зеркалом. На каждом снимке растительности на голове убавляется. Вот он намылил густую щетину и приготовился ее сбривать. Здесь Мария взяла паузу, чтобы по-своему подправить его новую прическу. На последнем снимке в камеру глядит улыбающийся стриженый Сакс, похожий, если забыть о шрамах, на прилизанного мальчика с фотографии в парикмахерской. Красивый финальный аккорд. Видно, что Сакс получает удовольствие. Именно этот кадр убедил меня — все сложнее, чем мне казалось. Я недооценивал Сакса. А затем последовали съемки на улице. Целых два месяца, январь и февраль, после того как он спросил, что чувствует человек, оказавшийся под колпаком, Мария была его тенью. Когда-то она сама некоторое время находилась под наблюдением, теперь же выступила в роли филера. Свидетелем одного из таких спектаклей, разыгранного в Манхэттене, стал я — идя за Саксом по другой стороне улицы, я и не подозревал, что где-то рядом с камерой наизготовку находится Мария. Поведение моего друга, показавшееся мне тогда свидетельством его духовного кризиса, на самом деле было невинным дурачеством, детской игрой в шпиона и сыщика. И как я умудрился не заметить Марию? Наверно, так зациклился на Саксе, что ничего вокруг себя не видел. А вот она, как выяснилось, увидела меня сразу, и ее запоздалые признания повергли меня в сильное смущение. Слава богу, не смогла сфотографировать нас вместе, и на том спасибо. Нас с Саксом разделяло приличное расстояние, и только поэтому я не стал еще одним персонажем ее проекта.

Мария сделала несколько тысяч снимков. Когда прошлой осенью она мне их показывала, большинство фотографий еще не было отпечатано. Притом что их рабочие четверги так и не материализовались в законченную, осмысленную серию, они дали некий терапевтический эффект, а именно этого Мария прежде всего и добивалась. Во время их первой сентябрьской встречи он был так погружен в свою боль, что уже себя не видел. Я говорю об этом в феноменологическом смысле: человек перестал осознавать свою сущность, границы собственного образа оказались для него размыты. Погруженный в свои думы, Сакс потерял способность ощущать себя в пространстве, в конкретном месте. За эти месяцы Марии удалось вытащить его из раковины — отчасти за счет сексуального напряжения в их отношениях, отчасти благодаря циклопическому аппарату в ее руках. Всякий раз, позируя перед камерой, он должен был становиться самим собой или, по крайней мере, притворяться, что это он и есть. Со временем это принесло свои плоды. В какой-то момент, в процессе бесконечных повторов, он, надо полагать, увидел себя глазами Марии и с ее помощью снова обрел себя. Говорят, камера способна украсть у человека душу. В данном случае, по-моему, произошло обратное. Эта камера вернула Саксу его душу.

* * *

Сакс оклемался, но это не значит, что он стал прежним — того Сакса мы не увидели и уже не увидим. Сам он отдавал себе отчет в том, что к жизни, предшествовавшей его падению, возврата нет. Собственно, это он мне и втолковывал, пока мы смотрели бейсбол по «ящику» с выключенным звуком, но тогда я его не понял. Мне показалось, речь идет о работе — писать или не писать, продолжать занятия литературой или все послать к такой-то матери, — а он говорил глобально, в том числе о своем браке. Видимо, почти сразу после больницы он принялся обдумывать, как ему уйти из семьи. Это было односторонним решением, возникшим из потребности начать жизнь с чистого листа, и Фанни стала невинной жертвой этого революционного самоочищения. Однако пройдут месяцы, прежде чем он решится на разговор. Не этим ли, кстати, объясняются странности его поведения в тот период? Он должен был причинить Фанни боль и не знал, как этого избежать, — неразрешимое противоречие, которое лишь усугубляло его отчаяние, заставляло еще больше ненавидеть себя. Отсюда постоянные колебания и нерешительность, обнадеживающие признаки выздоровления и пугающие рецидивы болезни. Как бы то ни было, это говорит о чувствительном сердце. Поняв, что он способен выжить лишь ценой жестокости по отношению к другому, страданиям жены Сакс предпочел мучительное бездействие… и едва не стал жертвой своего благородства. Несколько месяцев он сидел на чемоданах, потому что душевное состояние Фанни значило для него никак не меньше, чем его собственное.

В конце концов откровенный разговор состоялся, однако мотивы его решения были вывернуты наизнанку. Объявить Фанни, что он ее бросает, Сакс так и не смог, не хватило пороху — слишком сильным было переполнявшее его чувство стыда. Вместо этого издалека, обиняками заговорил о том, что он ее недостоин и как ей с ним трудно, а посему, пока он окончательно не утянул ее на дно за собой, будет лучше, если она с ним разведется. Не сомневаюсь, Сакс верил в то, что говорил. Сознательно или неосознанно, он создал ситуацию, когда эти слова можно было произнести совершенно чистосердечно. После месяцев колебаний и внутренней борьбы он наконец нашел способ пощадить чувства близкого человека. Она не брошенная жена. Наоборот, спасая себя, она уходит от невыносимого мужа, а он ей в этом помогает.