Наледь - Алла Дымовская

— В темноте не разобрать — стать, сторож вы или приблудный прощелыга. Хватит лопатой али граблями по горбу, иди, жалуйся! После, конечно, повинится, да толку-то! — стращал его главный редактор, и сам плохо стоявший на ногах.

Бабки дома не оказалось, и то было счастье, иначе не обобрались бы позору. Кое-как инженера, с помощью Нюшки, водворили сначала на крыльцо, и далее, через веранду, в отведенную ему комнату. Месопотамский помог раздеться. Все же лучше, чем слишком хлопотное внимание Матрениной сестрицы, хотя инженеру, даже во хмелю, сделалось немного стыдно. Прежде чем заснуть, он включил для компании «лучшего друга человека» — телевизор. На экране снова шла война, того же периода, однако не Гражданская, а Первая мировая, где-то за пределами России. Слышались скорбные возгласы на языке французском, грубые командные выкрики по-немецки, взятая крупным планом плевалась снарядами Большая Берта, на колючей проволоке висели полураздетые трупы, некоторые в разорванных противогазах. Кино опять было черно-белым, документальным. Яромир посмотрел некоторое время равнодушно на панораму сражения, потом нажал кнопку на пульте управления. И заснул.

Правда, ненадолго. Что-то горячее проползло рядом с ним под стеганым ватным одеялом, скользкие чужие руки подобрались к его голому телу. От страха даже частично испарилась хмельная дурь, Яромир, спросонья, попытался скинуть с себя гада ползучего и сесть. Но ему не позволили, напротив, с недюжинной силой удержали в лежачем положении. Тихий голосок, сквозь тяжелое дыхание, зашептал на ухо любовные непристойности и признания. Тут только до инженера дошло.

— Что вы, Нюра, затеяли! Прекратите, ну пожалуйста! У меня есть девушка! — в панике старался выпутаться из объятий «охочей до мужеского пола» бабкиной сестрицы Яромир.

— У всех есть девушка, — утешил его жаркий, страстный шепот, и юркие руки Нюшки принялись раздевать инженера совсем, скользя уже по таким местам, кои детально описывать можно лишь под строгим надзором цензуры.

Вообще-то на ощупь бабкина сестрица оказалась, к его удивлению, весьма приятной. Мягкая, сытая телом, отнюдь не дряблым, а местами очень упругим, и главное, заманчиво-теплая, пахнувшая вкусно цветочным мылом, а для изголодавшегося по ласке инженера — так и вовсе нечаянный подарок судьбы. Однако возникло и чувство вины перед девушкой Майей, которую Яромир считал теперь как бы своею. Но и оттолкнуть Нюшку прочь достаточно сильной воли не нашлось, несмотря на возможные грядущие последствия, могущие осложнить повседневный быт. Что-то подсказывало Яромиру: ежели поддастся зову природы сейчас, визит Лисички случится не последним. Впрочем, опасливые размышления его текущему ходу дела никак воспрепятствовать не могли. Скоро под одеялом тяжело дышали уже двое.

Полночи они играли в карты, в подкидного дурака и в «шестьдесят шесть», отвлекались изредка на обязательный обход и тут же снова садились за прерванное служебной необходимостью занятие. Хануман с неистребимым упорством передергивал на сдачах, инженер костерил его на чем свет стоит:

— Обезьян плешивый! Чертяка! Откуда туза взял? Тузы все вышли! Вот и вот! — переворачивал собственные взятки Яромир, демонстрируя наглядно надувательство. — Объявляю «червивый» марьяж! У-у, анафема!

— Плутовство есть основа гармонии игры, ибо устраняет ее вероятностную хаотичность, — равнодушно отозвался Хануман, держа, преловко, развернутые карты в пальцах левой ноги, а руками (лапами, лапищами — инженер не знал, как следует называть, вроде бы не зверь, но и не человек уж точно) производя отвлекающие пассы. — Тузов в колоде было пять, за это лишь держу ответ. С поличным смог Меня ты взять, но «обезьян» — такого слова нет.

— Все равно. Продул, — с удовлетворением отметил инженер, забирая последнюю взятку. — «Шестьдесят шесть»! Может, и больше.

Хануман безропотно сгреб со стола пластиковые свеженькие еще карты, принялся тасовать с выкрутасами, высоко пуская веером разноцветную колоду.

За истекшие три с половиной месяца с момента пребывания Яромира в должности, обстановка в дворницкой-сторожке радикально преобразилась на предмет всевозможных удобств. Примус и на нем кофейник, домотканые дорожки по полу, пара устойчивых полукресел. Жесткая ободранная кушетка заменена была новенькой пружинной металлической кроватью, без постельного белья, зато с роскошной периной в полотняном чехле, на утином пуху и мягкой, как облако. Это Нюшкиными стараниями. Еще от Лубянкова перепала горка подушек, перо хоть и оказалось колючим, но дареному коню неудобно смотреть под хвост. А уж как тащили пожертвованное имущество — смех один! Добровольно ступить за гранитную заводскую арку охотников не нашлось, местные опасались, невзирая даже на «лукавую грамоту», и градоначальнику Волгодонскому пробоваться в роли грузчика было не с руки — общественное положение, то да се, в общем, по ряду уважительных причин. Пришлось поневоле просить охальника Ханумана, с разрешения властей, само собой. Царь Обезьян, к величайшему удивлению инженера, согласился без раздумий, от радости запрыгал по хлипкой крыше флигеля, едва не погубив окончательно рубероидное покрытие. Так что зрелище вышло первый сорт, никто и не пропустил. Даже ветхозаветный, как Мафусаил, патриархально осанистый Лука Раблезианович, содержатель лавки и распивочной «Мухи дохнут!», и тот выполз поглазеть. По улицам и переулкам, до самой площади Канцурова и оттуда далее по огородам, Хануман (ох и оказался силен!) пронес в одиночку на могучем снежно-белом горбу чудное никелированное творение — кумира дореволюционного мещанского быта. За ним, груженный периной и подушками, поспешал Яромир, из-за скудости обзора то и дело спотыкаясь, а в огородах и пару раз пропахал землю носом, однако постельные принадлежности уберег в чистоте.

С той прогулки и пошло их с Хануманом приятельство. Царь Обезьян будто бы решил, что отныне приглашен в сторожку раз и навсегда, и каждую дежурную ночь являлся с визитом к инженеру, вовсе без предупреждения. Впрочем, в недежурную тоже являлся, Яромир уж и запирать перестал; одна беда, за выходные Хануман умудрялся развести в подсобке воистину несусветную грязь, инженер лишь диву давался, хотя всякий раз безропотно выносил мусор. Чего там только не было: огрызки лежалых яблок, колбасные шкурки (всегда от сорта «микояновской» любительской), лущеный сушеный горох, свекольная ботва и даже картофельные очистки. Это не считая неведомо откуда взявшихся номеров британского философского журнала «Mind», изодранных на аккуратные полосы, причем согласно некоему скрытому порядку, который Яромир так и не сумел распознать. На вопросы же, откуда издание и почему столь варварски раздергано, Хануман внятных ответов не давал — таращил глаза и скалил зубы, после загадочно бросал одно-единственное слово, в его устах звучавшее как ругательство:

— Румпельштильцхен! — Из сказок братьев Гримм, и что бы это значило? Яромир терялся в догадках.

Инженер обзавелся новым фонарем, теперь мощным электрическим — в обязанностях Нюшки ныне лежала ежедневная аккумуляторная подзарядка, — и шествовал в дозор, вооруженный современной техникой, вместо доисторического и безвременно пришедшего в негодность керосинового страшилища. «Лукавую грамоту» не всегда и брал с собой, к чему, если рядом вечно отирался Хануман, а уж на Царя Обезьян в этом смысле можно было положиться. Как-то раз во флигеле нехорошо заурчало, завозилось, завздыхало, Яромир уж думал бечь за барабаном, куда там! Хануман лишь фыркнул, и немедленно в разные стороны брызнули мохнатые прозрачные тени, виновато съежившиеся в комок. Надевал на себя «лукавую грамоту» инженер в одном только случае, когда приходила им обоим охота прогуляться в репейниковый огород, сиречь Панов лабиринт. Хануман по обыкновению шествовал впереди, завлекая приятеля в чащу, и неожиданно бросал, улетучиваясь коварно вверх. Тогда Яромир, пережив несколько мгновений сладкого ужаса (вдруг и бенгальский тигр!), стучал изо всей мочи в барабан, и дорога к флигелю немедленно находилась. Впрочем, никакой прямой опасности не было, в присутствии Ханумана нечисть не думала являть себя, а Яромир не настаивал, хотя и полагал однажды посетить лабиринт на свой страх и риск, с «лукавой грамотой», но без Царя Обезьян — последний пусть охраняет с крыши.