Школьные годы - Георгий Полонский

чего угодно, но не этой пассивности, не этих пустых, глупых лиц. Она не стала объясняться дальше, подчеркивать, что потеряли они из-за своей инфантильности, какого интересного человека, ученого, какие книги. Она не сказала, что тоже могла пойти с друзьями в театр или на выставку. Просто хлопнула дверью класса и ушла в шестой «Б» давать урок русского языка.

Вторник, среда, четверг. Марина извелась за эти дни, но не склонилась. Не проводила репетиций, даже на уроках никого из «театральных» не вызывала к доске, вообще с ними не разговаривала. Что можно сказать людям, которых не уважаешь? Наконец в пятницу на большой перемене к ней подошла целая депутация. Таня Мусина, Лена Обухова — все девочки — и Васька Тюков с Мишкой Анциферовым.

— Марина Львовна, мы куда хотите!

— Мы поняли…

— Мы везде будем ходить!

— Пожалуйста, простите нас!

— Хотите, мы с Мишкой пол в зале вымоем? — это Вася Тюков. Так трогательно, что и обижаться больше невозможно.

— Только не каяться, не каяться! Считайте, что втык от меня вы уже получили. И будем сегодня репетировать. Да, а где же остальные?

Шура Жемчужников, Дима Напастников, Юра Федосеев — где они?

Пауза.

— Марина Львовна, они не придут, — высказала наконец Таня Мусина.

— Почему не придут?

— Шурик говорит, он полностью с вами во взглядах разошелся. Он говорит, вы видите в театре только саму себя, — объяснил Тюков.

— Саму себя?

— Но вы же правда мало с нами советуетесь, — это сказала Лена Обухова.

— Ленка! — Таня дернула подругу за руку.

— Что? Правда, Марина Львовна, вы же сказали: в воскресенье идем в библиотеку — и ушли. А может быть, мы не можем.

— Ленка!

— Шурик сценарий написал, — вступил в разговор Миша Анциферов.

— Какой?

— Не знаю. Он говорит, что вам не покажет.

— Он хочет быть этим, настоящим директором, чтобы и ключи от зала, и все у него, — пояснил Вася Тюков.

— Но у меня только одни ключи!

— А он хочет свой театр организовать. Он говорит, что ваш театр — это… несовременный. Патетики, говорит, слишком много.

Удар был ниже пояса. Недавно ушел из театра Коля Горошкин. Тот самый умный, интеллигентный мальчик, которого за его благородную внешность ребята прозвали Печориным. С легкой руки Ирины Васильевны Марина возлагала на него столько надежд!

Это случилось, когда Марина прочитала ребятам сценарий «Нашего марша». Прочитала и стала распределять роли. Колю, конечно, ведущим. «Мы будем говорить о героическом, полном романтики мире», — он может так подать эти слова. И вдруг услышала: «Из-ви-ните».

— Я, Марина Львовна, занимаюсь в художественной школе, потом, вы же знаете, Ангелина Леонидовна у нас научное общество организовала при агрофизическом институте. Не успею, не смогу…

В общем, она его отпустила. Тогда и в голову не могло прийти, что, может быть, этот уход не совсем случаен. А теперь, выходит, она видит в театре только саму себя. Ну и ну! Васька Тюков — и тот по-настоящему не осуждал Шурика. Много патетики? Конечно, то был отнюдь не шедевр, но ведь после «Нашего марша» они поставили великолепные «Монологи». Саму себя! Да как они могут говорить такое?

— Марина Львовна, все еще образуется. Я думаю, Шурик вернется! — сказала Таня Мусина.

— Вернется!

— И Димка и Юрка тоже вернутся.

— Ничего у них не получится! — уговаривали свою учительницу ребята.

— Знаете, Димочка просто хочет в институт поступить, на второй год не хочет оставаться, — объяснил Вася Тюков, сам второгодник, которого вся школа знает. («Меня родители за это на все лето в городе оставили», — вспомнила Марина свой первый разговор с Васькой.)

— Ты думаешь, им времени жалко? Нет, они по-своему правы, — не вытерпела Лена Обухова (как она всегда стремилась к справедливости!). — Например, Шурик, Марина Львовна, он директор и хочет, чтобы вы Считали его первым. Он…

— Первыми не делают, первыми становятся, — резко оборвала ее Марина. И повернулась и пошла.

— Марина Львовна, куда же вы? Подождите!

Но она не оборачивалась. За что она их сейчас обидела? Впрочем, переживут.

Прозвенел звонок. Надо было разбирать с пятиклассниками «Муму» Тургенева. Горе Герасима — она так мечтала об этом уроке. Но теперь урок, конечно, не вышел. Они не хотели понять ни времени, в которое жил Герасим, ни Тургенева, который описывал именно это время. Называли Герасима злым за то, что послушался барыню и утопил Муму, а не убежал вместе с ней, своей любимой собачкой, из города. Ругали Тургенева за то, что он написал такого злого Герасима. Милая, но полная чепуха. А повернуть урок, объяснить сознание крепостного человека Герасима, втолковать, что Тургенев описывал не просто добрых или злых людей, а таких, какие они есть на самом деле, не получалось. Марина дергалась, обличала: «Не Герасим и не Тургенев, вы сами злые». Но ребята упрямились и твердо стояли на своем.

Юные максималисты, ах как она от них устала!

Хотелось пойти к Ирине Васильевне. Почему эти дети могут заставить целый час ждать себя на морозе, краснеть перед знакомым, а потом еще требовать какие-то ключи (такая мелочность!), говорить, что им нужен свой театр (а этот чей же?), и вообще, считать, будто они достигли всего сами. Много патетики? Хорошо, она виновата. Но вы, вы-то чем лучше? Нет, если уж вы такие правильные, то отчего позволили себе не прийти, когда вас ждали? Почему? Откуда? Как? За что они ее так не любят? Хотелось уткнуться во что-нибудь теплое и поплакать. Мечты — и действительность. Не-ужели так будет всю жизнь?

Равно как в солнечный приятный летний день

Являет человек свою пустую тень,

И только на нее свободно всяк взирает,

Но прочь она бежит, никто ту не поймает,

Так счастье я поймать стараюсь всякий день,

Но ах! Хватаю лишь одну пустую тень, —

писал Поэт. Элегия называлась «Какие мне беды»…

АДОЛЬФ ИОГАНЕСОВИЧ. АХ, АДОЛЬФ ИОГАНЕСОВИЧ!

В тот несчастный день, когда произошел раскол и ее театр покинули почти все мальчишки, Марине очень хотелось пойти к завучу. И все-таки она решила не ходить. Она поплакала в туалете, подвела как ни в чем не бывало глаза, и ей уже были не нужны утешения. Пусть даже ее ждет трагическая судьба, все равно нельзя делать из этого мировую трагедию. Другим людям еще хуже. Надо отойти от случившегося на некоторое расстояние, посмотреть так, как, отходя, мы смотрим на картину или скульптуру, охватить в целом, увидеть сочленения деталей, а потом говорить с завучем. Или, может быть, вообще